— Вероятно, невесте положено радоваться, если в день свадьбы идет снег.

— А ты что, не радуешься? — спросил я и сразу же пожалел об этом. Меньше всего на свете мне хотелось сейчас столкнуться с недовольством Марианны.

Она не заметила, что мой вопрос прозвучал двусмысленно. С раздражением глядя на побелевшие ветви деревьев, она сказала:

— По-моему, это еще больше все усложняет. Туфли промокнут. Повсюду слякоть.

Впрочем, неосторожного вопроса, произнесенного вслух, оказалось достаточно, чтобы на меня выплеснулась вся горечь, с которой мы прожили последние месяцы, вся охватившая нас подавленность, возникшая после беззвучного землетрясения, которое разделило нашу семью надвое, а меня оставило посередине, как ненужный огрызок. Я знал, что в это утро в воздухе повиснет опасность — словно приход снежных туч после долгих пасмурных дней, который с поразительной точностью предсказали метеорологи. Через час Марианне предстояло вступить в брак с одним хорошим парнем. Она выходила за него из чувства благодарности, а еще — чтобы досадить родителям. Выходила, хотя ей исполнилось всего двадцать пять и многое в жизни было не сделано. Просто выходила, и все, совершенно осознанно, и привести ее к алтарю и вручить мужу, пройдя по центральному нефу церкви, предстояло мне — напряженному, смешному, играющему не свою роль.

Марианна опустила козырек и поглядела на себя в маленькое прямоугольное зеркальце.

— Сегодня я не сомкнула глаз. Я ведь нервничала, понимаешь? Все невесты до одной нервничают накануне. Но я не просто нервничала, у меня жутко болел живот — не из-за волнения, просто спазмы в животе. Приняла две таблетки бускопана — все без толку. Конечно, если бы твои родители не закармливали нас с детства лекарствами, может, он бы и подействовал… ну вот, так что в три часа ночи я не придумала ничего лучшего, как снова примерить платье. Я стояла на кухне, ночью, в белом платье — просто как сумасшедшая. А на голове у меня были эти проклятые бигуди, не знаю, зачем я их нацепила, ведь я терпеть не могу прическу, как у глупой куклы. Ту, которую мне делала Нини. Короче, я увидела свое отражение в окне и поняла, что платье ужасное, совсем не то, что нужно.

Она приподняла тюлевую юбку, и та легла ей на бедра, словно смятая бумага. Ей до того не нравилось платье и она была настолько не уверена в том, что делает, что скажи я ей — ты права, платье отвратительное, да и мы с тобой что-то не то творим, послушай, ну-ка послушай меня внимательно, все, что происходит, — отвратительно, все это — ошибка, а платье — это знак, ты не хочешь за него замуж, ты вообще не собиралась замуж, давай мы сейчас развернемся, поедем обратно, и все будет хорошо, я тебе обещаю, все будет хорошо, — осмелься я сказать вслух правду, которую я так ясно сознавал, она посмотрела бы на меня несколько мгновений с суровым видом, а потом рассмеялась бы своим разноцветным смехом и ответила бы: ладно, поехали отсюда, пусть будет по-твоему.

Но обстоятельства не располагали к искренности, и поэтому я сказал:

— Не надо говорить, что платье не то. Оно тебе очень идет.

На асфальте уже лежало белое покрывало толщиной в несколько сантиметров, колеса отказывались слушаться, если я слишком резко поворачивал руль. Машины двигались медленно и осторожно. Я тоже двигался медленно, стараясь ехать по колее, оставленной другими машинами. Вести было трудно, и из-за этого я мог не обращать внимания на повисшее молчание, словно все было совершенно нормально. Я чувствовал, что уже несколько минут Марианна в упор глядит на меня, ожидая, что сейчас я к ней повернусь и замечу, каким страхом наполнены ее глаза. Я знал этот взгляд, я тысячу раз отвечал на него и знал, что встречу его.

Но я сосредоточился на дороге, и сегодня, когда я думаю о неожиданном побеге сестры, я снова вижу рой белых хлопьев, летящих на нас из темноты, чувствую, что сестре, сидящей рядом со мной, срочно нужна помощь, но делаю вид, что не понимаю.

Когда я остановился перед церковью, приглашенные быстро зашли внутрь. Лишь тогда я взглянул на Марианну, но она от меня уже больше ничего не ждала. Она сидела с отрешенным, отсутствующим видом, с тем же покорным смирением, с которым она выслушивала разглагольствования Эрнесто.

Я заглушил двигатель. Теперь мне предстояло преодолеть взаимное отторжение наших тел, слишком похожих друг на друга, и в последний раз обнять ее, незамужнюю. Когда я прижал ее к себе, она внезапно ослабла и задрожала. Я не выпускал ее из объятий, пока она не успокоилась.

— Обещай, что никаких дурацких шуточек на банкете не будет! — сказала она.

— Ты мне это уже тысячу раз говорила.

— Я не хочу, чтобы кричали «горько, горько», «ура молодым» и всякие прочие глупости. Терпеть все это не могу.

— Я знаю.

— Поклянись!

— Клянусь.

— И никаких речей я произносить не буду, ясно? Никаких, даже благодарственных. Это было бы…

Странно, договорил я про себя.

— Никаких речей не будет.

— Ты поклялся, — напомнила Марианна.

Она часто дышала ртом, словно забыв, что дышать можно и носом.

— Ты готова? — спросил я. Пришлось произнести это так, чтобы не выдать нетерпение. Мы уже приехали в церковь, все нас уже видели, какой-то неизвестный мне тип стоял на пороге и приглашал нас войти. Я вел машину в метель, надетая на меня рубашка резала горло, я испытывал невероятную досаду, растерянность и страх от того, что нахожусь здесь в этот день и делаю вид, будто рад тому, что сестра выходит замуж: ну когда же мы соберемся с духом, выйдем из машины и все это закончится?

Марианна резко выдохнула и потянулась к окну посмотреть, не утих ли снегопад, словно это из-за него она сидела в машине и не выходила. Из-за хлопьев снега, накопившихся на стеклах за то время, пока мы ждали в машине, почти ничего не было видно, мы словно томились в ледяной коробке.

— Думаешь, они придут? — тихо спросила она.

— Нет. Не думаю. Ты же все ясно сказала.

— Может, на банкет?

— И на банкет не придут.

Она поднесла ко рту большой палец. С отсутствующим видом по-детски погладила губы.

Хотя мне самому этого совсем не хотелось, я все же спросил:

— Позвать их? Наверное, они с радостью к нам присоединятся.

Марианна выпучила глаза.

— Даже в мыслях такого не было. Я им не позволю украсть у меня сегодняшний, особенный день.

Особенный? Да, в некотором смысле день был особенный. Марианна надула щеки, как девочка.

— Все всегда происходит не так, как ты себе представляешь, правда?

— Почти всегда.

Она снова взглянула в зеркальце, проверила макияж, сняла с ресниц комочек туши. Потом, фыркнув, откинула голову назад.

— Ну и что? Ты приехал со мной, так гораздо лучше. Пошли, солдат, нам пора к алтарю!