— Не знаю.

Она рассмеялась.

— Чего?

— Жалко, ты себя в зеркале не видишь.

— А что такое?

— У тебя на роже написано: «Вот черт, теперь она решит, что это я всерьез». — Она упала на спину, хохоча во все горло. — «Что я наделал!»

— Я ничего такого не думал.

— Как скажешь.

— Не думал!

— Все, поверила. Просто у тебя вид был смешной.

Я улыбнулся:

— Как скажешь.

Она затихла и вытерла глаза.

— Вот теперь мне полегче.

— Я рад.

Она кивнула и серьезно посмотрела на меня:

— Мне как-то не хочется сейчас это все осмысливать. Хочется просто перестать плакать.

Я кивнул.

— Ну и отлично! — сказала она. — Хорошо, что мы договорились.

Я снова кивнул, хотя и не понял, о чем мы договорились.

— Вы с папой вроде поладили.

— Он мне нравился. Похож на моего отца, только не такая свинья.

— Он и свиньей бывал тоже.

— Наверняка.

— А что не так с твоим отцом?

— Все не так.

— Не хочешь рассказывать?

— Не-а.

— Ну и ладно. — Она помолчала и добавила: — А я знаю, кто он.

Я посмотрел на нее.

— Я тебя в Гугле нашла. Ты же с моим папой тусовался, надо ж мне было убедиться, что ты не мошенник и стариков не грабишь.

— По-моему, Ли Макгрета надуть было непросто.

— Лучше перебдеть.

— Ну хорошо, ты выяснила, кто я…

— Я совсем чуть-чуть узнала. Главное, за папиной пенсией ты не охотился, а остальное неважно.

Я засмеялся.

— Если ты думаешь, что я такой же богатенький, как папочка, то очень ошибаешься.

— Вот черт.

— Что такое?

— А я надеялась, что завтра от тебя подарок принесут. Ну, типа, «за волшебную ночь». Брильянтовое колье или еще там какую-нибудь фигню.

— Могу подарить эстамп.

— Вот-вот. Даже картины мне не видать.

— Картины только для постоянных клиентов.

— Ну и дрочи на них.

— Это ты у мамочки научилась?

— У кого ж еще? — Она помолчала. — Не надо было мне ее стервой называть. Она не стерва. Мы все сегодня психованные.

— Это понятно.

— Она разозлилась, что я тебя привела.

— Хочешь, я перед ней извинюсь?

— С ума сошел? Нет, конечно.

— Я извинюсь, если это поможет.

— Она же не на тебя злится, а на меня. Да и не на меня, если честно. Она не пьет. Я первый раз ее пьяной увидела. Она терпеть не могла, когда отец пил.

— Я не знал, что он пил.

— Ты его видел-то только в самом конце. — Она фыркнула. — И курил. Чтобы заработать рак пищевода в шестьдесят один год, надо очень постараться.

Я не ответил.

— Никогда я их не пойму. Она его любила. И по-моему, до сих пор любит. Знаешь, что она однажды сказала? Это при Джули было. Мама приехала к ней в Вильмингтон. Они куда-то собирались, и вдруг мама говорит: «Джерри хороший муж, если не считать того, что он полный кретин». — Саманта подвинулась ближе. Я почувствовал, как она улыбается, прижавшись щекой к моей руке. — Нет, ты представляешь?

— Легко.

— Я бы расстроилась, только она ведь права.

— Вы с Джерри друг друга не любите.

— Нам не о чем говорить.

— Я так и понял.

Она снова улыбнулась.

— Энни и про это рассказала?

— Я сам додумался. Но она и правда рассказывала про твою маму и Джерри.

— Она тебе все, что могла, выложила, а? — Саманта перевернулась и оказалась совсем близко ко мне. Я убрал волосы с ее лица. Она спросила: — Есть что-нибудь, чего ты не знаешь?

— А как же, — ответил я и снова ее поцеловал.

И все затихло.

Целую неделю жизнь текла спокойно, так спокойно, как было еще до Крейка. Мы начали работать над новой выставкой в галерее. Вал звонков пошел на убыль. После ярмарки всем нужно было время, чтобы прийти в себя, пересчитать оставшиеся наличные и, соответственно, решить, интересует ли их по-прежнему искусство. Я обедал и ужинал с друзьями и клиентами. Совершенно обычная, совершенно спокойная неделя. В этой тишине отсутствие Макгрета ощущалось как-то неожиданно остро. Я собирался ему позвонить, снимал трубку и замирал, тупо глядя на телефон и размышляя о том, кто же теперь занимается нашим расследованием.

Разумеется, им никто не занимался. Загадке Виктора Крейка суждено было остаться неразгаданной.

Я спрашивал себя, так ли уж это плохо. Выставка открылась и закрылась, сделки состоялись, чеки мы обналичили. Понятно, что человек по природе своей — существо любопытное. Мы перемалываем равнодушие, как устрица перемалывает песок в раковине. Но я давно приучился любить неопределенность. Что мне за дело до пятерых мальчишек, погибших сорок лет назад? Да я каждый день читаю в газетах об убийствах, войнах, беззакониях и несправедливости. И ничего не предпринимаю, чтобы помочь этим несчастным. Нет, я сам себя убедил, будто обязан выяснить все до конца. Обязан, потому что обещал Макгрету. Не так уж и долго я его знал, так какого черта переживать из-за того, что не выполнил его последнюю волю? И все же я горевал по нему и сам удивлялся тому, как сильно я горюю.

Я уже говорил, что помогал Макгрету из соображений сугубо эгоистических. Я твердил себе это каждый раз, как садился в машину и ехал в Бризи-Пойнт. Теперь старый хрыч помер, и мне его ужасно не хватало. Как только я вернулся к работе, стало понятно, насколько радикально он отличался от всех, с кем мне доводилось встречаться. Он не притворялся, не задавался, не боялся признаться в собственном невежестве или открыть карты. Просто шел к своей цели. Он не придавал значения внешнему виду и, когда конец был совсем близок, не пытался это скрыть. Макгрет был хрупок физически, и в этой хрупкости мне виделась удивительная честность и сила духа, иногда граничащая с красотой. Он стал для меня чем-то вроде произведения искусства, ожившей статуей Альберто Джакометти:[32]болезнь превратила его лицо в глиняную маску, но сквозь трещины в глине пробивались лучи света.

Что двигало Макгретом? Почему он доверился мне? Разумеется, он считал, что я хочу доказать невиновность Крейка. Знай Макгрет правду, знай он, что популярность Виктора утроилась из-за сплетен и слухов, он бы, возможно, заподозрил меня в обратном — в желании доказать вину художника. Я так долго не привозил старику фотокопию рисунка, что позиция моя была ему абсолютно ясна. А потом пришло письмо, я запаниковал и бросился к Макгрету. Вряд ли речь моя была связной и убедительной. Я мало походил на спокойного и надежного помощника, в особенности потому, что был склонен либо не видеть очевидных фактов, либо преувеличивать их значение.