свою комнату чужими, человеческими глазами. Сколько же здесь накопилось хлама. Бумажный змей выбирался из шалаша и карабкался к потолку, с потолка свисала петля, на петле сидела птица. Она шелохнулась и тут же вылетела. Из коридора донёсся хруст. Ынбёль постаралась без паники закрыть дверь и пнула стул, откатив его подальше. На колёсики сразу же что-то налипло. Эллиот перешагнул через разбитую тарелку, покосился сначала на осколки, затем на красные пятна, размазанные по петле.

— Не смотри так. Я сама не отвечу, что здесь происходит, когда меня нет, — Ынбёль даже не думала идти в сторону своего шкафа и мигом полезла в свитера Эр-Джея. — Думаю, птицу выгоняли. Или вызывали кого-то.

— Кого? — с аккуратной улыбкой спросил Эллиот.

— Ночью скажу, — заверила Ынбёль, влезая в чернильный свитер, добивая волосы расчёской с тремя зубчиками и натягивая юбку на шторы. Добавила, не подумав: — Если не буду занята.

Она сама не поняла, что имела в виду, — ночь с жертвами или с Эллиотом. Сам Эллиот лишь на мгновение задержал на ней заинтересованный взгляд, но ничего не сказал.

Его спокойствие вызывало зависть и обожание.

Ынбёль даже не понимала, как он относится ко всему увиденному, и едва могла представить, как отнеслась бы сама. Она вошла в этот дом ведьмой. Может, не слишком умной и талантливой, но всё же своей. И была напугана до крайности. Эллиот позволил дому себя проглотить, но выглядел так, будто даже этого не заметил.

— Ты что-нибудь видишь? — осторожно спросила Ынбёль, нырнув за шкаф. Там где-то должна была валяться тёплая куртка из старого дома. И баночка с отваром для короткой памяти.

Верховный как-то вспомнил, как Лекси сказала «Ынбёль влюбилась», и пришёл об этом поговорить. В сущности не сказал ничего, о чём Ынбёль не догадалась бы сама: тайну ведьм надо было бережно хранить вне зависимости от силы чувств и силы доверия. Врать Ынбёль не хотелось, но ещё больше ей не хотелось, чтобы Эллиот узнал о той части её новой личности, что она надежно заперла до следующего полнолуния. Той части, что должна будет убить снова

— Косметический ремонт бы не помешал, — невозмутимо ответил Эллиот. — Но я бывал в местах похуже.

— Это где, например?

— Мужское крыло общаги. Контекст тот же, но ужасы там встречаются похлеще. И пахнет отвратительно.

Ынбёль натянуто улыбнулась. Это сегодня в доме можно было дышать, а позавчера Джеба выбесил Эш своим предсказанием провального эксперимента и… Ну, предсказание сбылось, разумеется, а Ынбёль едва не обблевала все коридоры. Удержалась, потому что такое оскорбительное поведение разрушило бы перемирие с потусторонними жителями. Остальные ведьмы тоже мучились и издавали такие омерзительные звуки, что все твари затихли и расползлись по теням. Даже Лекси стала чуточку менее красивой из-за кожи, которая по-жучьи позеленела. Теперь все знали, что горящий подсолнух пахнет гнилью, хотя задумывалась солнечная свежесть.

Эшу запретили предсказывать под руку, Джеба связали одеялом. На том конфликт и был исчерпан.

В комнату проникла пара любопытных глаз. Ынбёль их сначала лишь почувствовала, а только потом увидела. Разозлилась и смутилась, но вида не показала.

— Привет, — учтиво моргнул Эллиот.

Лекси просунула в комнату сначала шляпу, потом чëрно-белую голову.

— Там Эш говорит, что ты стирку не закончила. Просто говорит, — уточнила она, улыбнувшись Эллиоту.

— Закончу, когда вернусь.

— Там моя шапка с утëнком и пом…

— Лекси, — решительно сказала Ынбёль.

— Клëвое, кстати, имя, — заметил Эллиот.

— У меня есть парень, — отсалютовала Лекси.

И хлопнула дверью.

С потолка слетела зеркальная звезда: Эр-Джей украл её для гаданий, но быстро потерял интерес вместе с сознанием. На пол упал стакан и откатился в угол. Коробка талисманов пополнилась отвалившейся штукатуркой. Вроде всё. Во всеобщем погроме это мелочи.

— Лекси всегда такая, — вздохнула Ынбёль. — Я перестала делать вид, что понимаю все выходки. Не обращай внимания.

Эллиот в ответ пожал плечами. И не собирался, мол.

В его спокойствии было что-то дикое, природное. Ынбёль всё это время так ждала яростных расспросов, что едва держалась, чтобы не начать спрашивать самой. Вместо этого она поинтересовалась:

— Как относишься к прыжкам со второго этажа?

— Всего со второго?

Ынбёль случалось умирать прежде, но от любви ещё ни разу. Славное ощущение. Эллиот распахнул шторы и спрыгнул первый — грациозный и невероятно красивый, как, наверно, и всегда. Ынбёль на секунду задержалась на подоконнике.

— Спасибо, что не сожрал его, — сказала она, погладив стену.

На руке осталось что-то липко предупредительное. Ынбёль кивнула, соскочила с карниза и рухнула так ловко, что услышала хруст. В колени врезалась земля — не наоборот. Эллиот коротко улыбнулся и помог подняться.

— Пасибо.

— Пожалуйста. Идём?

Ынбёль старалась шагать не так, будто пародировала разваленную кость, но столкновение с землёй пошатнуло мышцы. Хотелось взяться за руку. Эллиот хоть и выглядел сильным, но тоже немного морщился. Решил не говорить. Молчание — хорошая драгоценность. Нужная. Ынбёль вежливо поддерживала тишину, пока не подняла глаза.

Первый же столб заставил вздрогнуть от неожиданности. Весь центр города оказался обклеен листовками: «Пропал ребёнок. Киан Эшби, 16 лет». Даже на фотографии он казался живее, чем за несколько секунд до убийства.

Не читая, Ынбёль продолжила мысленно: «Пропал после школы. Отличительные черты: высокий, похож на кролика».

Киан Эшби, к сожалению, был мертв. Более того — он уже никогда не найдётся.

Вина неприятно надавила на сердце, перекрыв ток крови. Стало холодно. И тошно, будто в желудке закопошились головы мышек, которых Джебедайя недавно выловил в подвале.

— Ты знала его? — спросил Эллиот. Конечно же, Ынбёль пялилась на листовку слишком долго. Хорошо, что рядом именно он, а не какой-нибудь прихожанин из маминой церкви. — Знаешь, то есть?

— Ему столько же, сколько и мне.

А его уже нет. А Ынбёль есть.

— Может ещё найдётся, — сказал Эллиот. Почему-то успокаивало, что в его голосе не было и тени надежды.

— Так ты не отсюда? — спросила Ынбёль. Она старалась держаться к Эллиоту максимально близко. Руки то и дело сами тянулись к его локтю, но коснуться она всё никак не решалась — одёргивала себя, цепляясь за карманы и пуговицы на юбке. Но выдержки хватало ненадолго.

Сердце стучало как бешеное — даже хуже, чем при первой встрече. И в миллион раз хуже, чем в полнолуние, а Эллиота ведь даже не надо было убивать.

— Уехал сразу после школы. Учиться.

— На кого?

— Я танцор.

Вот и гадай, то ли чуйка, то ли предсказательство.

— А я всегда думала, что умру здесь, — сказала Ынбёль.

— Одно другому не мешает. Можно сбежать куда угодно, а умереть всё равно… Здесь.

— Сколько тебе лет?

— Ты пропустила