– Разве ты их не любишь?

Теодор посмотрел на носки кабаньих сапог и угрюмо сдвинул брови.

– Я хочу их найти потому, что они – мои родители. Моя семья. Что тут не ясного?

– То есть в тебе нет ни капельки лю…

– Да перестаньте же!

– …ни капельки того, что начинается на букву «л»? Ты всех ненавидишь, так? Ни к кому не чувствуешь привязанности, жалости, просто симпатии? Ты угрюм, молчалив, и тебе ни до кого дела нет. Хочешь быть свободным. Считаешь, что отсутствие привязанностей и есть свобода. Когда некого терять, нечему ранить сердце. В этом есть доля правды, не стану спорить. Ну, например, у меня нет сердца – и мне, знаешь ли, никого не жаль. Мне хорошо! Я свободен! Ну, значит, с тобой тоже все ясно. Допустим, что так. Да-да, допустим. Хорошо.

– Что – хорошо?

– Н-нет, ничего. Я согласен с тем, что ты говоришь. Ни слова больше о лю… Ни слова.

Кобзарь поднялся, уселся поближе к Теодору и посмотрел ему в глаза. Он прищурился, словно что-то там читал, и шевелил губами, вспоминая какой-то древний язык, забытый тысячи лет назад.

– М-м, я понял… Ага, вот, значит, как… Так-так-так. И они прям так и сделали? О-о-о… А что было дальше?

Кобзарь резко придвинул свое лицо вплотную к лицу Теодора, и в его глазах – голубом и зеленом – Тео вдруг увидел себя.

…Он притаился за забором и наблюдал за двором. Там слышались голоса, толпились люди с черными повязками на рукавах. Люди чего-то ждали.

И Теодор ждал.

От толпы отделилась фигурка – девушка, растирая по щекам слезы, побежала прямо к забору, где стоял Тео. За ней погнался рыжий парень и схватил ее за локоть:

– Оана, подожди!

Теодор вжался в забор. На плечо тяжело опустился филин, и Тео шикнул на него, чтобы птица нечаянно не заухала.

– Дан! Я помню! Все видела и все помню, хотя в тот момент ничего не могла сказать. Тот знахарь в доме, когда мы были с мамой… Он хотел помочь. Он не хотел нас убивать…

– Ты ничего не видела. Это горячечный бред.

– Нет! – вскричала девушка. – Я помню, у него тоже семья, у него был сын!

– Они оба хотели навредить нам. Матери. Они убили ее!

– Нет, Дан! – Оана замотала головой. – Я спала, и кто-то хотел меня забрать… Меня кто-то потащил в окно, на улицу, и там было так холодно, словно в могиле, а он… Он взял меня за руку и втянул обратно. Я проснулась, а он сидел рядом и держал меня. Он просил маму вернуться, просил до последнего… А потом… Потом кто-то закричал и помешал ему.

– Он хотел из вас высосать кровь! – рявкнул Дан. – Хотел вас прикончить обеих! Он – упырь!

Оана заплакала.

– Я не знаю… Дан, я не знаю…

– Полицейские сказали, что мать умерла от сердечного приступа, когда ворвался вор. Но этого упыря так и не повязали. И я понятия не имею, почему… Ему кто-то помогает! Но я его найду, клянусь, и отомщу!

Парень со злостью развернулся и зашагал обратно к людям. Оана осталась одна. Она прошла еще немного вдоль забора и остановилась в каком-то метре от Теодора. В щель он видел, как на дрожащем подбородке девушки блестят слезы.

Внезапно Север сорвался с его плеча и, пару раз взмахнув крыльями, опустился на плечо Оаны. Девушка удивленно посмотрела на филина.

– Я тебя помню…

Она запустила пальцы в перья птицы, а филин нежно ткнулся в ее ухо.

– Какой ты хороший…

Теодор почувствовал внутри какую-то боль, которая на боль даже и не походила, – просто нечто странное, холодно-горячее, разливающееся по венам от гулко колотящегося сердца. Он видел своего друга-филина, который сидел на плече девушки, а та ему что-то шептала. И почему-то не хотел мешать. Он почувствовал желание выйти из укрытия. Шагнуть к ним обоим.

Но он не смог этого сделать.

Теодор отступил назад и крепко зажмурился…

Когда же он открыл глаза, Волшебный Кобзарь уже сидел на другом конце бревна, чистя ногти щепочкой. Словно ничего и не было. Музыкант напевал под нос какую-то старую мелодию, похожую на колыбельную, и Теодору она показалась знакомой.

– Ну, так что, ты еще хочешь поучаствовать в Макабре? – невозмутимо спросил Кобзарь и, сорвав зеленый стебелек, принялся ковырять между зубами. – Или струсил? Боишься Смерти?

Теодор тряхнул головой. Ему совсем не понравилось то воспоминание, которое Кобзарь только что ему показал. Как он умудряется это делать?

Музыкант взглянул на него невинными глазами – и в одном отразилась синяя комета, в другом – зеленая.

– Я видел похищение, – сказал Теодор. – Горожанина закрутил ветер и унес прямо в небо. Я хотел добыть игральную кость, но… она ведь изначально была у меня. – Теодор достал кубик. Камень разгорелся на ладони. – Вы это знали? Знали с первой нашей встречи, что я игрок?

– Я знаю все, потому что я знаю Истину, – повторил любимую поговорку Кобзарь.

– Это была Смерть? Она унесла всех? Но зачем? Куда?

– Мальчик мой, ты видишь этот рот? На нем печать, которую ни одной руке не сорвать. Я могу говорить лишь словами музыки. Чего и тебе желаю. Когда есть правила, кажется, что выхода нет, но знай: если есть вход в проблему, значит, есть и выход. – Музыкант подмигнул.

Он достал кобзу и заиграл. В музыке Теодор снова услы шал треск огня.

– Моя стихия – это огонь, – проговорил Теодор. – Я отгадал стихию. Нашел кость. И готов сделать ставку.

– Что ж, – улыбнулся музыкант, – я ждал, когда ты это скажешь – иначе я не смог бы дать тебе договор.

Кобзарь вынул из-за пазухи пергамент и протянул Теодору.

– Договор на участие в Макабре! Чтобы потом не было недопониманий, – подмигнул Кобзарь.

На пергаменте было написано: