Это странное жужжание доносилось с той стороны, откуда по коридору дул ветерок, и быстро приближалось.

– Ильдар… – замогильным шёпотом спросил Панин. – Краулеры бегают совершенно бесшумно, так?

– Это если они в порядке, краулеры, – треснувшим голосом ответил Мусаев. – А вот если они атакуют под триммером, когда у них ротор сорвало… Они выпускают когти из рабочих ног и тогда стучат дай боже…

Звук приближался.

Теперь, после рокового уточнения, это уже было больше похоже не на жужжание, а на дробь, которую выбивают несколько десятков пальчиков по столешнице в предвкушении вкусного обеда.

Ловких и нетерпеливых таких пальчиков, снабжённых остро отточенными коготками…

– Не понял… Ты хочешь сказать…

– К бою! – рявкнул Мусаев, вскакивая и хватая автомат. – Баррикада!

Витя с Олегом отреагировали быстро: похватали оружие и пулей вылетели в коридор.

Да уж, видимо, слишком быстро… И не совсем в нужном направлении.

– Назад! – взвыл Мусаев. – Баррикада!!!

Бойцы влетели обратно.

Мусаев несколькими рывками выволок стол к дверному проёму, опрокинул на попа, прижимая столешницу к косяку, крикнул:

– Держать!

…и метнулся к топчану, на котором лежал Панин.

– Лёша, быстро!

Панин не успел выбраться из спальника и до половины, когда стол, удерживаемый Витей и Олегом, прянул назад, как от могучего пинка…

И в камеру хлынул поток краулеров.

Дальше всё было быстро, страшно и неразборчиво.

Беспорядочная стрельба, леденящие душу вопли соратников, заживо разрываемых на части, хаотичные скачки светового пятна по стенам и потолку – Панин пытался отбиваться включённым фонарём…

Вадим так и не выбрался из мешка.

Лежал, сжавшись в комок и окаменев от ужаса, и даже не попытался сдвинуться с места.

Затем был рывок снизу – ноги сдавило в мощных тисках – и множество ударов-уколов в грудь, живот, шею…

Последнее, что успело зафиксировать бьющееся в агонии сознание, – скопище однообразных теней с торчащими усами-антеннами и клешнями, подсвеченных зелёным нимбом склянки со светлячками и неширокой полосой упавшего на пол фонаря Панина…

Очнулся Вадим в кровавой мгле.

Он сидел в огромном чане с кипящей кровью, на самом дне, почему-то с широко раскрытыми глазами и разинутым ртом. Как та хрестоматийная жаба, что не рассчитала траекторию и ухнула в крынку с молоком.

Кровь булькала, пузырилась, из глубины чана выскакивали костяные копья-крючья и пронзали Вадима насквозь, с мерзким чмоканьем и шипением впиваясь в живот, грудь, горло, пробивая навылет сердце и лёгкие.

Ослеплённый, ошарашенный, истерзанный страшными зазубренными костяшками, Вадим оттолкнулся от дна и, захлёбываясь кипящей кровью, всплыл на поверхность.

Хлебнув, наконец, воздуха, Вадим с трудом разлепил сведённый судорогой рот и истошно завыл, изнемогая от раздирающей его на части невыносимой боли.

Что-то не давало двигаться, не пускало, сковывало движение.

Оглашая своды посёлка леденящими душу воплями, Вадим изо всех сил рванулся и, так и не сумев выпростаться из спальника, рухнул на стол.

Смёл всё, что было на столе, свалился на пол и стал бешено извиваться пойманной в мешок анакондой, пытаясь вырваться из плена и продолжая истошно орать.

При падении наш парень пребольно ударился об стол, затем об топчан, об пол… Но это была такая мелочь в сравнении с невыносимой фантомной болью изодранного в клочья организма, что он не обратил на ушибы внимания.

Да это просто ласковый массаж какой-то, а не боль…

Припадок Вадима мобилизовал соратников на реанимационные работы: все резво подскочили, в два счёта достали извивающегося гостя из спальника, похлопали по щекам, спрыснули личико водицей, встряхнули как следует, приводя в чувство.

– Опять видение? – участливо спросил Панин.

– А-аа!!! А-ахх… А-рр… – Зверовато подвывая, Вадим безумным взором шарил по стенам и пытался вырваться из рук соратников.

– Вадим! Вади-им! Вы меня слышите?

– Слы… ыы… шшш… – У Вадима зуб на зуб не попадал, его колотило в крупном ознобе. – О, ббб-оже, как ббб-ольно…

– У тебя Б‑32 остались? – спросил Мусаев.

– Есть, но не дам, – сказал Панин.

– Зажал, что ли? – удивился Мусаев.

– В секторе мы ему дали двойную дозу, – пояснил Панин. – Вполне может быть, что такая алертность и галлюцинации при повторном приступе – как раз из-за этого.

– То есть это у него сейчас такой «отходняк»?

– Можно сказать и так. В общем, не стоит экспериментировать, последствия могут быть непредсказуемыми.

– Так, ну и что мы с ним будем делать?

– А у тебя там заветная фляжка в вещмешке не завалялась, часом?

– Есть, но… Гхм…

– Зажал?

– Да ну, при чём тут это? После Б‑32 это ему не повредит?

– Никоим образом.

– Ну тогда пожалуйста…

Мусаев нырнул в свой рюкзак, немного покопался и извлёк плоскую пол-литровую фляжку из светлого металла.

Панин набулькал в стаканчик, ухватил Вадима за нижнюю челюсть, зафиксировал, и, проявив неожиданную сноровку в столь далёком от электротехники аспекте, в три приёма ловко напоил страждущего.

Огненная вода булькнула в горле и проскочила по адресу, обдав изнутри благодатным теплом, быстро вытеснившим кипящую фантомную кровь.

Вадим несколько раз глубоко вздохнул, обвёл присутствующим частично осмысленным взором и наконец понял, где находится.

Это была всё та же камера-комната в заброшенном посёлке на Пятом Уровне подземной колонии.

Всё тот же трижды благословенный 2063 год.

– Господи… – чуть не плача от счастья, прошептал Вадим. – Я жив… Я… Слава богу – я здесь…

Вот уж реально – слава богу, это был отнюдь не чан с кипящей кровью и некими хитрым образом встроенными костями, протыкающими Вадима насквозь.

Это был всё тот же многоуровневый подпол Погибшего Мира.

И этот подпол ощутимо трясло.

Имела место мелкая монотонная вибрация равномерными циклами, с коротким разгоном, продолжительным туром на верхней ноте, коротким затуханием и паузой в несколько секунд.

Затем всё повторялось вновь.

С потолка осыпалась известь и крошки чего-то, то ли песка, то ли бетона, над склянкой, в зеленоватом пятне, образовалось лёгкое облако взвеси.