– Не, зарезал, а застрелил…

– Какая разница?.. Есугей всегда против наших нойонов был, а этот, видно, еще и безумством страдает.

– Беда народу, если такой нойон будет…

– Киятам такой нойон как раз впору будет, пусть мучаются…

– Зря привезли его сюда, пусть лучше поголовье своих сородичей хоть немного поубавил бы.

– На облавной охоте нам больше добычи доставалось бы…

– Очень верно говорите…

Тэмуджин удивлялся глупости здешних людей и тому, как легко и быстро удалось Таргудаю возбудить в народе злобу против него.

«И почему они так сильно озлоблены на моего отца? – изумленно размышлял он. – Разве он им плохое когда-нибудь сделал? Нет, я бы знал, если что-то было… И между нашими предками никогда не было большой вражды, наоборот, всегда вместе выходили против врагов. Тогда отчего же на пустом месте возникла такая злоба? Неужели только от слухов, пущенных Таргудаем? – не находя ответа, он все дальше путался во встающих перед ним вопросах. – Разве можно одними словами внушить народу такую злобу, заставить одних пойти против других?.. Таргудай не шаман, но видно, что умеет натравливать людей друг на друга. Значит ли это, что Таргудай может внушать людям нужные себе мысли?.. Умных людей пустыми словами убедить нельзя, значит, народ у него глупый? Или неглупые отдельно люди вместе становятся глупыми? Жаль, нет рядом Кокэчу. Он кое-что должен знать об этом…»

Мысли темные, тягучие клубами раздувались в голове и тяжело рассеивались без ответа. Тэмуджин ходил по куреню одинокий, бесприютный, одичало оглядывая прохожих людей, не видя конца этой изнурительной, тоскливой жизни…

Курень тайчиутов с первых же дней показался ему местом скучным и неприютным. Обширная снежная степь расстелилась вокруг привольно и свежо, радуя глаз дальними просторами, широкая гладь реки завораживала своей холодной мерцающей силой… Вся земля вокруг манила жизнью и радостью, а внутри куреня отовсюду давило на него духом тяжелым и безотрадным.

Лица мужчин и женщин, стариков и старух и даже малых детей были отмечены знаком какой-то мутной, обреченной тоски. Хмурые подростки зло смеялись над ним, проходя мимо, когда он шел вместе с Сулэ, нагруженный корзиной с аргалом, хмурые женщины хлопотали возле своих юрт, раздраженно кричали на своих невеселых детей.

«Проклятый курень, скопище черствых людей, не знающих ни радости, ни тепла, – с отвращением оглядывался вокруг Тэмуджин. – Наверно, духи грешников в нижнем мире веселее живут».

Лишь однажды Тэмуджин встретил в этом курене знакомого человека из бывшего улуса своего отца. Это был табунщик Сорхон Шара, тот самый, в табуне которого позапрошлым летом юноши объезжали коней.

На седьмой или восьмой день жизни в тайчиутском курене Тэмуджин, уже обжившись в новом своем положении, вез на арбе воду из реки, когда ему повстречался человек верхом на коне. Подняв на него взгляд, Тэмуджин сразу узнал Сорхона Шара. Тот вполголоса поздоровался с ним и, оглянувшись по сторонам, вынул из-за пазухи небольшой, плотно набитый кожаный мешок. Свесившись с седла, сунул мешок ему в руки, сказав при этом:

– Клади по щепотке в рот и держи под языком, и тогда не будешь чувствовать голода и не умрешь.

И тут же проехал мимо.

Дней через семь он снова подъехал к нему – у реки, где Тэмуджин наполнял водой бурдюки и дал сырую овечью печень. Тэмуджин к тому времени уже обдумал, как быть с этим единственным знакомым человеком во враждебном курене, который сочувствует ему – нельзя было истратить такое благо для себя впустую, надо было оставить его напоследок. Он поблагодарил его и сказал:

– Брат Сорхон, вы больше ко мне не подходите и не приносите мне еду. Это опасно: рано или поздно о вашей помощи мне узнают люди и донесут Таргудаю. А он подозрителен, еще подумает, что мы замышляем что-то против него… Будет лучше, если никто в курене не будет знать о нашем знакомстве. С голода я и так не умру… Но потом, когда мне будет нужно, я, может быть, обращусь к вам, и уж тогда, брат Сорхон, не откажите мне в помощи…

– Хорошо, – обрадованно сказал тот и удивленно посмотрел на него. – Ты прав, парень, так будет лучше.

Позже домашние рабы Таргудая говорили Тэмуджину о том, как Сорхон Шара оказался в главном курене тайчиутов: слава о нем как об умельце объезжать и готовить к скачкам иноходцев шла по всему племени, и поэтому Таргудай не отправил его в табуны, как других, а взял поближе к себе. Жил он на южной окраине куреня и занимался скаковыми лошадьми, а жена его, известная тем, что знала какой-то заговор, по которому с удоя молока не меньше половины превращалось в сметану, пахтала масло для нойонских семей.

Через несколько дней, когда в курене снова повстречался ему Сорхон, Тэмуджин равнодушно отвернулся от него и прошел мимо, не поздоровавшись…

Домашние рабы Таргудая жили в стороне от его айла, позади жилищ нукеров в низкой пятистенной юрте, покрытой старыми облезлыми шкурами вместо войлока. По утрам еще до света их будил высокий одноглазый старик, бывший нукер, теперь присматриваюший за внутренними работами. Дрожа от холода – аргал берегли на зимние морозы и рабам не давали жечь его ночью – люди вылезали из-под рваных одеял, залатанных шуб. Женщины отправлялись разводить огонь и варить утреннюю еду нойонам. Мужчины шли за стариком, который распределял для каждого работу на день. Тэмуджин с Сулэ, если для них не было другого дела, таскали из степи аргал и возили воду. Днем рабы ели, что подадут люди и что сами добудут, и только вечером после работы хозяева отдавали им свои объедки, накопившиеся за день, которые они разогревали в своей юрте.

Таргудай в первые дни показывал вид, что забыл про Тэмуджина; сталкиваясь с ним в айле, среди юрт, он будто не замечал его среди других рабов, равнодушно и неприступно проводил взглядом мимо него. Тэмуджин при виде его и других нойонов расправлял усталые плечи и придавал лицу бесстрастное независимое выражение, показывая им свою непокорность.

Другие рабы Таргудая поначалу, зная высокое происхождение Тэмуджина, чуждались и сторонились его, но потом, увидев, что он без брезгливости садится рядом с ними и ест из одного котла, беря еду после того, как возьмут старшие, изменили свои повадки, стали дружелюбны. Сочувствуя ему, они в первое время старались дать ему кусок получше, делились одеялами и шкурами на ночь.

В первый день, когда он поселился в юрте у рабов, те, садясь к своему очагу, не занимали место на хойморе, ожидая, что по родовитости там сядет нойонский сын. Но Тэмуджин сел по возрасту – рядом с Сулэ, ниже всех, и в немом молчании взрослых рабов, в их бесстрастных лицах почувствовал благодарность и удивление: как же это потомок ханов уважил их, низких людей.

Исподволь приглядываясь к ним, Тэмуджин с удивлением отмечал про себя, что рабы, несмотря на то, что все были людьми из разных, даже враждебных племен – от баргутов с севера до западных найманов и восточных татар – крепко сдружились между собой и поддерживали друг друга не хуже, чем если бы они были братья и сестры, и делились последними кусками. И снова, как в прошлом году, глядя на своих харачу, до последнего остававшихся у знамени отца Есугея после ухода всех сородичей, он сейчас утверждался в мысли, что и рабы ничем не хуже свободных людей и даже нойонов, а многие даже и лучше.