Полились тягучие, как темные струи пчелиного меда, густые, как дым сухой ая-ганги, звуки хура. Улигершин, прикрыв глаза и наморщив лоб, молчал, будто припоминал слова для пения. Наконец он с новыми громкими звуками хура разомкнул крепко сжатые уста, показав крупные белые зубы, и юрту огласил нечеловечески низкий, утробный голос, подобный реву старого самца-изюбра во время осеннего гона:

Перед вечно сияющим синим небом,

Перед взорами правящих миром богов

О тринадцати войнах Гэсэра-хана

Воспоем и расскажем правдивым словом.

Сидящие в юрте хором пропели в ответ:

Ай-дуу-зээн! Ай-дуу-зээн!..

Улигершин, довольный дружным припевом, склоняя голову в сторону старейшин, продолжал:

Из широких своих боевых колчанов

Достанем на свет по двадцать йори.

О тринадцати багатурах Гэсэра-хана

Воспоем и расскажем правдивым словом.

Снова отозвался дружный хор:

Ай-дуу-зээн! Ай-дуу-зээн!..

И снова низкий утробный рев улигершина:

Из широких своих боевых колчанов

Достанем на свет по десять йори.

О тринадцати недругах Гэсэра-хана

Воспоем и расскажем правдивым словом.

И снова с готовностью подхватывал хор:

Ай-дуу-зээн! Ай-дуу-зээн!..

Завершив вступление, улигершин снова принял из рук Таргудая наполненную доверху чашу, так же отпил половину и приступил к первой песне.

Тэмуджин поначалу внимательно вслушивался в слова улигера о начале времен, о рождении западных и восточных богов, запоминал их имена, а потом, разморенный теплом нойонской юрты, прислонившись кангой к решетке стены, вдруг, склонив голову, заснул.

Приснилось ему, будто он оказался на девятом небе, где жила праматерь всех богов Эхэ Сагаан…

На вершине ровного белоснежного облака стояла большая юрта. У двери с ярко расшитым пологом сидела старуха с распущенными по плечам, седыми до синевы, волосами. Тэмуджин стоял у подножия облачной горы и смотрел на нее. Вдруг старуха повернулась к нему и, строго глядя, поманила рукой. Тэмуджин с опасливой робостью подошел к ней, ступая по мягкому белому мху, низко поклонился.

– На восьмом небе живет моя старшая дочь Манзан Гурмэ, – заговорила та, все так же строго глядя на него. – Она только что родила своего старшего сына Эсэгэ Малаана, от которого пойдут пятьдесят пять белых западных богов, старшим из которых будет Хан Хюрмас Тэнгэри. Эти пятьдесят пять моих добрых потомков до скончания веков будут воевать с сорока четырьмя моими злыми потомками, которые пойдут от моей младшей дочери Маяс Хара Тоодэй. Злые мои потомки будут насылать несчастья на земные народы, добрые мои потомки будут их защищать. У Хана Хюрмаса Тэнгэри третьим сыном будет Чингис Шэрээтэ Богдо Хан, он придумает для земных людей законы и будет ими править… Однажды, после девятидневного пира в отцовском доме, он заснет на сто лет, а в это время люди на земле без присмотра распоясаются, забудут его законы и пойдут по земле беспорядки. Старшие там станут неразумны, младшие будут непослушны, пойдут они друг на друга с мечами и копьями, и нельзя будет разобрать, кто из них прав, а кто неправ – тогда-то ты призовешь дух моего потомка Чингиса, который войдет в тебя, и ты с его знаменем восстановишь на земле порядок, накажешь неправых и возвысишь правых…

Тэмуджин слушал древнюю старуху и не удивлялся ее словам, как будто он давно знал о том, что она говорит.

– Понял? – наконец, закончив, строго вопросила она.

– Да! – громко ответил Тэмуджин и услышал, как громовым эхом разошелся вокруг его голос.

– Иди!..

Тэмуджин отступил от старухи и тут же проснулся. Он покосился по сторонам, проверяя, не заметил ли кто его слабость. Все сидели по-прежнему, на своих местах, улигершин пел уже о борьбе западных и восточных богов на празднике встречи своих матерей.

Из внуков богини Манзан Гурмэ

Встал старший сын Эсэгэ Малаана

Хан Хюрмас, молодой владыка

Западных белых небес бескрайних.

Из внуков богини Маяс Хара

Встал старший сын Асарангина Хара –

Черный властитель восточного неба

Злой, жестокий вождь Боо Хара…

Подобно быкам перед дракой тяжелой

Взглядами страшными друг друга пронзая,

Мощные шеи пригнув, готовые

К схватке сошлись два небожителя…

Тэмуджин, не слушая песню, вспоминал только что увиденный им сон и, охваченный внезапно вспыхнувшим радостным чувством, думал: «Уж этот сон мне не просто так приснился – не когда-нибудь, а в середине луны, не где-нибудь, а прямо на пении Гэсэра – видно уж точно мне быть ханом! Вернее приметы и придумать нельзя! Правду говорили шаманы…»

Утром, солнце едва поднялось на локоть, Тэмуджин с Сулэ на двух воловьих арбах поехали за аргалом. Большая горбатая куча в человеческий рост, сложенная еще весной, стояла в пяти перестрелах к юго-западу от куреня, за изгибом Онона. Они шли по низине, огибая крутые склоны холмов. Дорога получалась извилистой, долгой, зато берегли силы волам.

Подъехав к одинокому, заваленному сугробом бугорку, они развернули свои телеги, оставляя в глубоком снегу круги от колес, поставили с двух сторон и сразу приступили к делу. Тэмуджин начал отгребать гутулами снег, добираясь до крупных мерзлых кусков коровьего помета. Сулэ, возясь за кучей и громко сопя, успевал напевать себе под нос какую-то тоскливую протяжную песню. Низко наискось пролетели две вороны, хищно поворачивая головы, присматриваясь к тому, что они выкапывали. Холод пощипывал щеки.

– Кто-то едет по нашему следу, – сказал Сулэ, не переставая работать и исподлобья поглядывая в сторону куреня.

Тэмуджин поднял голову, всмотрелся. Из-за недалекого изгиба берега, заросшего густыми прутьями тальника, выезжал всадник на белом жеребце. Следом за ним в поводу шел старый пегий мерин. Тэмуджин без труда узнал во всаднике шамана Кокэчу. На этот раз тот был в бараньей дохе.

Приблизившись, Кокэчу одними глазами улыбнулся Тэмуджину, спустился на землю и передал поводья подбежавшему Сулэ.

– Что-то я замерз, а огниво оставил в гостях, – сказал он, улыбаясь, зябко передергивая плечами, и обратился к Сулэ: – Ты съезди на этом пегом в айл Агучи-нойона и привези мое огниво. За это я тебя накормлю, у меня в переметной суме есть лошадиная печень – вчерашняя…

Сулэ закланялся без ума от счастья.

– Привезу, привезу, стрелой домчусь и тут же обратно…

– Э, нет, ты коня моего не загони по снегу, – строго сказал ему Кокэчу. – Я его берегу, видишь, какой он старый, поезжай тихо.

– Хорошо, хорошо, – Сулэ торопливо привязывал белого жеребца к своей арбе. – Я тихой рысью съезжу.

– Вот-вот, тихой рысью будет в самый раз…