Он замолчал. Молчал и Сницар.

— Я чего еще зашел… — Саликов придвинулся на стуле ближе, понизил голос. — Тут ко мне приходил один, позавчера, расспрашивал про девчонок, говорит, с их работы, но я нюхом чую, мент! Чего-то они копают, а чего, не понять. Лена их интересует, потом про Ларису завел, что за человек, типа, с кем жила, с кем дружила, а я что, я так и сказал, ничего не знаю, приходила иногда, здрасте — до свидания, и все дела. Я болтать лишнего не буду, я человек прямой. Не нравится — скажу в лицо. Вы, док, мне, например очень нравитесь, я рад, что у вас все хорошо, дай бог, чтоб и дальше не хуже, а то оно знаете как бывает? Человек предполагает, а судьба располагает. И у меня все тип-топ, вот тачку новую задумал купить, присмотрел уже. Зверь, а не машина! Малость не хватает, попросил подождать, говорю, пару дней всего, достану я бабки, а дилер говорит, ты чего, мужик, не могу я ждать, такую кралю с руками оторвут!

А вот и голуби, подумал Сницар. Падающего подтолкнуть милое дело. Подтолкнуть и урвать. Он смотрел на гнусное лицо Саликова, вспоминал, как пришла к нему Лена Окуневская, подруга Леры, нетрезвая, агрессивная, требовала дать ее телефон, и не поверила, когда он сказал, что телефона Леры у него нет, что он даже не знал, что она уехала. Окуневская все не уходила, рассказывала, как Лерке везло по жизни, не стесняясь рассказывала, сколько у нее было мужиков, как она смеялась над ним, говорила, не мужик, он у меня вот где… Окуневская разжала и сжала ладонь. Любит, с ума сходит! А потом вдруг надумала в Германию…

Он с трудом выставил ее, она была ему неприятна и слишком напоминала Леру… Лучшая подруга! Она ушла только после того, как он дал ей денег…

— Ну так как, док, сговоримся? — Голос Саликова вернул его в действительность. — Я отдам, честное слово! — Он стукнул себя кулаком в грудь. — Тачка уходит, такую днем с огнем не найдешь!

— Не сговоримся, — сказал Сницар. — Денег я вам не дам.

— Да я… Я же немного прошу! Разве это деньги? Я же ничего ему не сказал, менту! — Саликов побагровел, отказа он не ожидал.

— Извините, я занят, — сказал Сницар. — Помните, где выход? Всего доброго.

— Вот так, значит? Не хотите по-хорошему, значит? Я же понимаю, чего мент приходил! Копают они, как нашли топляка в Черном озере, я же не дурак, — он постучал себя кулаком по лбу. — Все понимаю! Ленка умная была, она сразу вдуплила, тю-тю, говорит, Лариска, и деньги откуда-то появились! И надо же было, как по заказу, померла!

Сницар не отвечал. Потянул к себе бумаги, углубился.

Саликов выскочил из кабинета, бросив напоследок: «Встретимся еще!», и Сницар остался один.

Он снял очки, потер глаза, откинулся на спинку кресла. Усмехнулся невесело: похоже, красные флажки все ближе, док? По мере приближения к финалу количество событий с отрицательным знаком нарастает, и не нужно быть провидцем, чтобы предвидеть, каков будет этот финал. Он чувствовал, как устал. Нагромождение нелепостей вокруг, чувство, что он тонет в холодном липком месиве, неизвестно, кем заваренном. Варево… Из репертуара ведьм? Ванесса… Он бы не узнал ее сейчас. Не внешне, еще проглядывает сквозь черты жесткой самоуверенной женщины та светлая и нежная девочка, которая кормила уличных кошек. Хотя она так красиво отставила его… Похоже, он не так все понимает. Светлая, нежная… И неожиданно жесткая. В каждом человеке сидит много разных людей, хороших и не очень, и никто не знает, кто возьмет верх, кого в данный момент потребуют обстоятельства. Он постоянно ошибается в людях, «ставит не на ту лошадь», как говорит Штольц. Ты, Гоша, думай, говорит… Нет, не говорит — говорил Штольц, они же не виделись несколько лет. В мире, говорил он, много грязи, трудно пройти, не наступив, но если сначала думать головой, а не головкой… Он не одобрял Леру, с которой Сницар его познакомил, хотя и сказал, что понимает его. И ни с того ни с сего добавил, что хорошо, что он, Сницар, не носит длинных волос, как эти… Хиппи. У Штольца было своеобразное чувство юмора. Почему, спросил он. А то она бы их запросто откусила, сказал Штольц, и был бы ты, как Самсон. Ты бы присмотрелся к Рите, хорошая партия, сказал Штольц… Рита? Разве их можно сравнить, шумную яркую Лерку и бесцветную мышку Риту? Как мужчина я тебя понимаю, сказал Штольц. Только не женись сразу, дай ей проявить себя во всей красе. Ты сознаешь, что с ней ты как рысак благородных кровей, впряженный в телегу? Кто из нас телега, спросил он, а кто рысак. Никто, фигура речи, для передачи идеи и смысла, сказал Штольц. Соразмеряй жизненные задачи и желания с тем, кто делит с тобой стол и постель. И главное, не торопись…

Ванесса… Неужели все-таки Ванесса? Он достал из ящика письменного стола распечатку полученного три недели назад и сразу же уничтоженного письма. Там было всего две строчки. «Машина из Черного озера. Двадцать первое августа. За все нужно платить». Это было первое. С тех пор пришли еще три, которые он также уничтожил. Там говорилось, что «есть свидетели, кроме женщины, погибшей двадцать третьего августа». В третьем стояла сумма: семьдесят тысяч долларов. Почему сейчас, думал он. Почему только сейчас? Он ломал голову над загадкой, перебирая мельчайшие события до и после. Женщина, погибшая двадцать третьего августа… Женщина из башни… Он вспомнил, как рассматривал окна башни… После этого письма он пошел в башню и поговорил с консьержем. Чувство, будто он — подвешенная на нитке кукла, усилилось. Он постоянно чувствовал на себе чей-то внимательный взгляд. Ему казалось, он играет с тем, кто смотрит, в шахматы: ход того, ход его, Сницара, и снова того… Тот плетет паутину, вплетая в ткань его, Сницара, а еще Леру, Нину, Ванессу, Элизу… Даже Саликова. Даже Окуневскую. Его подтолкнули к Нине… Он ведь мог не зайти в этот сквер, он мог посидеть в забегаловке рядом с ремонтной мастерской. А он зашел. А потом еще раз… И узнал про Элизу и Ванессу. Элиза из башни и Элиза, о которой говорила Нина… Ему бросали под ноги камешки, и он шел по ним как мальчик из старой сказки. Что это было? Женщина из башни и Элиза? Свидетель — Элиза? Почему не сразу, а через два года, и что с ними случилось, с Ниной и Элизой?

Нина в сумеречном состоянии, Элиза покончила с собой. Он вскочил. Ванесса солгала, сказав, что не знала Элизу. Дневник мог опровергнуть ее ложь. Почему она лжет? Потому что виновата в смерти Элизы? Виновата в том, что делается с Ниной? Как она это делает? Калека в инвалидном кресле… Он усмехнулся, вспомнив, как она убеждала его смириться, открытым текстом заявляя, что ему есть что терять. Ей нужны деньги… Могла попросить! Гордая, такие не просят, а берут. А если бы попросила, подумал он. Дал бы он ей деньги? Дал! Конечно, дал бы. Она ненавидит, когда ее жалеют. Жалость унизительна, потому она и выбрала извилистую дорожку, и, если будет нужно, она с легкостью уничтожит его.

Первый этаж, синяя с золотом вывеска-флаг на торчащем горизонтальном флагштоке — выполненная в готическом стиле, она сообщала всем желающим, что здесь находится «Арт-студия «Декорум». Федор толкнул тяжелую дверь и вошел, сопровождаемый пронзительным треньканьем дверного колокольчика.