перед началом этого драматичного периода. Если бы он был подеста в трудную пору тяжелейшего кризиса, возможно, ему не удалось бы воспользоваться преимуществами долгого мира, воцарившегося при его управлении, периферийным положением местечка, смягчением напряженности, обостренной политическим конфликтом с внешней средой в условиях корпоративной реальности. Разумеется, искать ответ на этот вопрос было бы излишним. После смерти Джулио Чезаре могло казаться, что его статус нотабля в полном объеме унаследует Джован Баттиста, старший сын, которому предстояло действовать в новой ситуации.

В самом деле, Джован Баттиста занимал заметное место в социальной иерархии и должен был размышлять о том, как извлечь из этого выгоду. Сантена являлась небольшим приходом, обедни, заказываемые четырьмя братствами — Тела Господня, Розарио, св. Марии Заступницы (Суффраджо) и Дисциплинантов, а также находившейся в процессе становления корпорацией Умилиаток, — не отличались роскошью; земли, принадлежащие приходу, не приносили больших доходов, и семейных денег было не так много. Смерть Джулио Чезаре, война и аграрный кризис, нарастающая нищета должны были представлять угрозу положению Джован Баттисты. Уход отца мог сразу же спровоцировать кризис. Связь с семейством Тана, фамильный престиж, священнический сан — вот, в сущности, все богатство Джован Баттисты. На протяжении четырех лет он, видимо, полагал, что этого достаточно, что престиж можно перевести и преобразовать в материальные ценности простейшим механическим способом, запросив за свои услуги больше денег, чем обычно, и призвав к дарениям тех, кому, по его мнению, следовало осуществлять их добровольно, тех, кто, возможно, в более благоприятной ситуации сделал бы такие дарения его отцу. История попытки монетизировать свое социальное положение, превратить в деньги накопленный и унаследованный престиж как некую измеримую величину — как будто бы он не зависел от стиля поведения и мнений жителей Сантены, как будто бы это была ценность, которую можно унести с собой, — тесно связана с идеологическими механизмами, пронизывающими всю экономическую сферу. Материальные блага и нематериальные ресурсы не воспринимались как относящиеся к разным категориям вещей: первые — ввиду их неотъемлемой связи с персонализированным миром отношений, вторые — ввиду приписываемой им ощутимой конкретности, изначально независимой от субъективности социальных отношений. Во всяком случае несомненно, что за четыре года, прошедшие с момента смерти Джулио Чезаре, Джован Баттиста сумел поссориться со многими сантенцами и вновь внести раскол в сообщество, истерзанное войной и голодом, оказавшись, наконец, под судом архиепископа по щекотливым обвинениям, связанным с его злоупотреблением ролью приходского священника. Но обратимся к фактам.

Возможно, епископский трибунал получил анонимные доносы или подвергся давлению со стороны семьи Бенсо. Суду пришлось отнестись к ним серьезно и назначить расследование, чреватое риском умножить пересуды, ходившие среди обитателей Сантены, и дать им новую пищу. 10 августа 1694 г. окружной викарий города и провинции Кьери, высокопреподобный синьор Карло Бенардино Тальпоне, коллегиальный доктор богословия, архипресвитер славной Коллегиальной церкви Санта Мария делла Скала в городе Кьери, при участии дона Антонио Торретты, уроженца Сантены, в качестве представителя казны окружного викариата и, вероятно, знатока местных условий, отправился в Сантену для проведения расследования[149].

Было опрошено восемь лиц, выбор которых достаточно полно отражал социальную структуру сообщества, за исключением бедного крестьянства. Речь шла о двоих несчастных, назвавшихся сельскими тружениками, но не имевших земли, портном, хирурге, хозяине остерии, негоцианте, издольщике и собственнике недвижимости. Ниже мы увидим, кто именно разоблачал неблаговидное поведение священника Джован Баттисты, но прежде всего следует заметить, что сообщаемые факты относятся именно к периоду, последовавшему после смерти его отца, — с конца 1690 до июля 1694 г.

Обвинения однотипны и относятся к похоронным обрядам, незаконному использованию фондов и имущества братств и пропущенным обедням. Имена заинтересованных лиц неоднократно всплывают в показаниях допрошенных, поэтому очевидно, что в городке много говорилось об этом деле, каждый эпизод передавался из уст в уста, комментировался, будучи достоянием общественного мнения.

Антонио Черветто по прозвищу Магеро, тридцати пяти лет, деревенский житель, бедный и неграмотный, привел самый давний факт из тех, о которых рассказывали свидетели. Он относился к последним месяцам 1690 г.: «Около четырех лет назад, когда моя мать Маргарита отошла в лучший мир, я отправился к Его Высокопреподобию Дону Джованни Баттисте Кьезе, священнику нашего прихода, и попросил его, ввиду моего нищенского состояния, проявить милосердие и похоронить мою мать, а я в ближайшее время и в дальнейшем постарался бы по мере возможности дать ему возмещение. На это он отвечал, что не может этого сделать и хотел бы получить сначала плату. Я добавил, что дам ему две лиры, и это все, что я могу сделать, но он настаивал, что приступит к погребению, только когда получит возмещение, и говорил, что у меня есть постельное белье. Я возразил, что у меня только две простыни, оставшиеся от покойной, и в конце концов он объявил, что ему известно о наличии у меня ружья, которое он оценит в двенадцать лир, так что вместе с предложенными ему двумя лирами это составит четырнадцать лир, и тогда он ее похоронит. Я был вынужден согласиться, послал за названным ружьем и после того, как выдал ему упомянутые две лиры, он совершил обряд захоронения». Мессер Франческо Грива, портной, мессер Мартино Торретта, хозяин остерии, и синьор Бартоломео Тезио, аптекарь, также ссылались на эпизод с Антонио Черветто, который, наряду с другими случаями, способствовал распространению «в нашем городе общего мнения и слухов, что сей синьор священник, прежде чем приступить к обряду похорон, всякий раз желает заранее получить возмещение, невзирая на то, обращаются ли к нему состоятельные лица или бедные». После упомянутого случая 1690 г. бывали и другие.

Мессер Франческо Грива, сын покойного Маттео, двадцати одного года, портной, грамотный, рассказывает: «Примерно три года назад моя бабка Катарина Грива после долгой болезни почувствовала приближение смерти, и когда ее посетил все тот же Преподобный синьор дон Джован Баттиста Кьеза, священник нашего города, она обратилась к нему буквально со следующими словами: „Синьор священник, если я умру, пусть Ваша Милость не оставляет меня без погребения, а я за отпевание поручу отдать вам мои гранаты“. После этого она умерла, и за погребение моей названной бабки я отдал ему четыре подвески с гранатами, переплетенные золотом, и если считать по их справедливой стоимости, ими можно было оплатить упомянутое погребение и сверх того еще два похоронных обряда, совершенных им же над моими сестрами. Но когда мы с названным синьором священником стали подводить счеты, он пожелал оценить эти гранаты всего в восемь лир, не приводя никакого обоснования данной им справедливой цены и стоимости, в то время как я оценивал их