тяжбы с Кьери, и тогда выяснилось, что документов нет; как следствие, потребовалось прибегнуть к опросу сантенцев. Несколько двусмысленный облик этого персонажа дополняется утратой свидетельств: «Бóльшая часть его записей была потеряна в ходе грабежей, которыми сопровождалось взятие французами Карманьолы [19 июня 1691 г.], а среди них было много относящихся к судебным актам»[130].

7. Мы привыкли представлять себе образование современных государств в европейском обществе Старого режима, обращая все внимание на социальные верхи и на лиц, занимавших определенное место в публичных институтах и тесно связанных с собственностью на землю и торговым оборотом. История Джулио Чезаре Кьезы, напротив, иллюстрирует конкретные действия предприимчивого политика, в рамках своей личной карьеры и новаторской активности меняющего правила, которыми руководствуется местное «общество рангов»[131], благодаря пробелам в противоречивых и нечетких нормах социума, только внешне кажущегося жестко организованным. Джулио Чезаре Кьеза был своего рода локальным лидером, местным функционером, посвятившим себя нелегкому делу посредничества между государством и общиной, между феодальными семьями, между крестьянами и господами. Его богатство заключается в сети его связей, деньги вкладываются не в землю или торговлю, а в смутно ощущаемую задачу сохранения и наращивания престижа, не до конца признаваемого законами и обычаями, в делегирование следующему поколению невещественного достояния, складывающегося из неустойчивых отношений и позиций, — конкретного, но нематериального наследия[132].

То, что произошло в Сантене, было частным эпизодом, который, однако, имеет универсальное значение для решения определенного типа вопросов, возникающих в связи с этой историей: о зазорах, не охваченных конфликтами или сосуществованием социальных групп, между центрами власти, продвигавшими разные нормативные системы, в чем-то пересекавшиеся, в чем-то противоречившие друг другу; в общем — о неустойчивом слое нотаблей, формировавшемся и действовавшем в политическом поле, в тысячах мелких эпизодов, расшатывавших «общество рангов», стараясь пробить неформальную брешь в социальной иерархии и придать ей мобильность, возможность смены социальных ролей. Савойское государство намеревается упрочить систему управления, взаимоотношения со старой и новой аристократией, способы взимания налогов, практику коммерциализации земли, политический контроль центра над политической периферией, пережившей разброд за пятьдесят лет политико-экономического кризиса. Но в то же самое время, в конце XVII в., общество, как нам представляется, было способно подсказывать, вносить свои предложения, защищаться, корректировать планы центра; местный политический класс располагал широкой инициативой. Именно густая сеть политических манипуляций, кроющаяся за внешней картиной отношений между двором, феодалами, государственными служащими, торговцами и клиром, ограничивает возможности централизации и контроля со стороны абсолютистского режима. Здесь отсутствует единообразный ответ на постоянное давление — речь скорее идет об организации взаимодействия между верхушкой общества, к этому времени глубоко коммерциализированной в своих главных связях и в городах, и крестьянством с его сложными и изменчивыми стратегиями, порождаемыми активной социальной культурой солидарности и конфликта, покровительства и притеснения, принципиально отличающейся от культуры господствующих классов.

В верхах время как будто остановилось: крупные откупщики налогов, аноблирующаяся буржуазия, мануфактурные предприятия начала XVII в. куда-то исчезают. Государство при Витторио Амедео II укрепляет свою власть в борьбе с аристократией, которая уже прочно внедрилась со своей идеологией и культурой в предложенные модели управления. Однако преобразовавшейся центральной власти гораздо труднее давалось налаживание связей с местным активным элементом, снова и снова отыскивающим лазейки в условиях инкапсулирования[133].

Локальная верхушка так и не становится обособленной группой, которая демонстрировала бы широкомасштабную сплоченность. Это противоречило бы ее специфической роли посредника между коммуной и государством, между социальными группами и отдельными экономическими реалиями. Она не выказывает способности к пространственной организации даже на не очень протяженной территории, оставляя сферу политико-экономического действия на региональном уровне другим группам — знати или буржуазии. Будучи по определению призванной оперировать в пустотах, оставляемых законами и социальными силами, она сталкивается с небольшими, но драматическими проблемами преемственности — прежде всего с проблемой передачи из поколения в поколение власти, построенной на престиже и посредничестве, на клиентелизме и компромиссах. Для Джулио Чезаре Кьезы задача по меньшей мере внешне выглядела просто: как сохранить и передать сыну Джован Баттисте, на которого он делал главную ставку, нематериальное наследие, вытекающее из достигнутого им положения? Он сделал из него священника, приходского викария своей общины, который контролировал социальную жизнь, текущую по ассоциативным и моральным каналам религиозного быта; у него были связи с семьями Роеро и Тана, имелись деньги. Но было ли этого достаточно в сравнении с положением других священнослужителей из самых заметных фамилий Сантены? И сохранится ли равновесие между нобилями консорциума, когда должность займет новый подеста? Впрочем, о Джован Баттисте мы знаем еще немного: он — скрипач, охотник, пресвитер — всегда жил в тени отца и до 1690 г. ни разу не был главным действующим лицом в нотариальных актах[134]. Конечно, он считал себя хорошо защищенным и должен был ощущать себя причастным к той неограниченной власти, которой отец, казалось, располагал внутри общины.

Глава пятая

Нематериальное наследие: судебный процесс 1694 г

1. Итак, детство и юность Джован Баттисты прошли под знаком местных интриг: битва за юрисдикцию, власть синьоров, восхождение отца. Если структурное описание сообщества представило нам довольно статичную картину крестьянской стратегии, ставившей во главу угла социальные связи и поиск информации, что позволяло выстраивать поведение на основании ограниченной предсказуемости, то история отца Кьезы иллюстрирует динамические аспекты жизни этого общества.

Включение и инкапсуляция отдельных локальных реалий в рамки более универсальной и однородной политической, юридической, административной и экономической системы протекали медленно, однако при Витторио Амедео II они значительно ускорились. Местная реакция на эти новшества была разнообразной, но в том, что касается лидерства, результатом стало появление множества профессиональных политиков нового типа — индивидов, способных связывать и согласовывать потребности, стремления, ресурсы и традиции местного социума с соответствующими запросами, возможностями, ресурсами, юридической и административной системой общества в целом. Это было широкомасштабное и оживленное движение. Источником авторитета и влияния местных посредников в значительной мере служила несогласованность систем ценностей, норм и принципов, на разных уровнях определявших политическую жизнь общества.

В связи с этим возникает проблема легитимности, подтверждения власти с юридической и моральной точки зрения: если назначение Джулио Чезаре консорциумом и ратификация этого решения Сенатом придают ему официальный статус, то, исполняя должность подеста, он стремится придать ей новую законность с помощью неоднозначной защиты фундаментальных ценностей общины. Преодоление внутренних конфликтов представлялось важнейшей задачей, в том числе и для жителей Сантены в их совокупности: неопределенность социальных связей, порождаемая трениями между консорциумом, зажиточными собственниками и бедными крестьянами, вступала в противоречие с системой ценностей, разделяемых сообществом. Нельзя сказать, что создалась бесконфликтная ситуация, — скорее возникала