– Золотистый ретривер без чипа, без клейма заводчика, стерилизованная сука. Скорее всего, выбраковка. Вы вообще-то чего хотели? Вас беспокоит ее поведение? Воет по ночам? Может быть, тоскует по прошлым хозяевам. Думаю, скоро пройдет. Ретриверы вообще-то очень оптимистичные собаки.

Не прошло. Мара продолжала выть, иногда ночью, иногда перед самым рассветом. Анна выпускала ее и долго не могла потом заснуть. Сильно колотилось сердце, и какая-то глухая тоска вползала в душу. Вой собаки в ночной тишине очень действует на нервы даже тем людям, кто совершенно лишен воображения. Один раз Анна замешкалась, и когда спустилась вниз, вой уже стих.

Входная дверь оказалась распахнута, а Мары не было.

Анна автоматически закрыла дверь. Как она могла забыть ее запереть? Глупый вопрос. Анна не забывала этого никогда. Она проверяла несколько раз перед сном. Потому что все же побаивалась оставаться одна в доме.

Было около трех часов ночи. Анна поднялась в свою комнату. Некоторое время посидела на кровати, глядя на себя в зеркало. Распущенные волосы, разрумянившееся со сна лицо, бретелька рубашки сползла на плечо… В голове мелькнула мысль, заставившая Анну улыбнуться и потянуться. Она залезла под одеяло, свернулась калачиком и заснула, но проснулась через несколько, как ей показалось, минут – освещение в комнате не успело измениться. Впрочем, это могло быть из-за дождя.

Она проснулась оттого, что в комнате кто-то находился. Кто-то – и в этом Анна могла бы поклясться – только что, осторожно ступая, подошел к кровати, сел на нее, под ним мягко подался пружинный матрас, а потом неведомый гость лег так же мягко, осторожно, словно огромный кот. И теперь этот человек лежал у нее за спиной, за спиной, напрягшейся от ужаса, но был ли это человек? Анна чувствовала ровное тепло, слышала легкое дыхание и даже, кажется, биение чьего-то сердца, но, возможно, это всего лишь тепло калорифера, ее дыхание и ее собственное сердце.

Тем более что когда она, собравшись с силами, повернулась – никого рядом с ней не было. Ночной гость, легший в ее постель, мог оказаться сонным мороком, или, может, ласковым домовым, или застенчивым инкубом…

Анна решила испечь торт, хотя для кого, для чего она бы стала это делать? Но поспевала в тенистых уголках парка малина – мелкая, полудикая, но какая же сладкая. Анна испекла коржи, сбила сливки, разыскала в шкафах забытый пакетик желатина с подходящим к концу сроком годности и уже раскладывала алые ягоды на глянцевой поверхности торта, когда раздался звонок. Она решила, что Настя вздумала наведаться по-соседски. Раньше Настя тоже забегала, но Анна не ощущала ничего, кроме досады, соседка была глуповатой, самодовольной, разговаривать с ней – все равно что жевать фруктовую жевательную резинку, ни вкуса, ни пользы, и челюсти устают. На этот раз Анна даже обрадовалась – будет кого угостить тортом, – сняла передник, пригладила волосы и побежала открывать.

Только на пороге оказалась не Настя. А Алексеев.

– Пустишь меня? – спросил он у оцепеневшей Анны. Как будто она могла не пустить.

А ведь правда, могла.

– Конечно. Я испекла торт. Вы… будете есть торт?

– Мне казалось, мы перешли на «ты», – напомнил Алексеев.

– Да. Да, конечно. – Анна покрутила у собственного виска ножом в потеках крема, и Алексеев неодобрительно поморщился. – Я как-то забыла.

– Немудрено. Ты себя сейчас как чувствуешь?

– Спасибо. Отлично. Чай, кофе?

– Чай, пожалуйста. И все же, Анна. Мне хотелось бы поговорить.

– Мы уже разговариваем.

– Мы разговариваем не о том. Чай, торт… Я хотел бы разобраться. Что же все-таки с тобой произошло?

– Зачем? – удивилась Анна.

– Затем, что…

– Тебе с сахаром? С лимоном?

– Да. Нет. Да погоди ты со своим лимоном, что ты с ним носишься, как мартышка!

Алексеев наконец взорвался. Впрочем, на операциях он был еще более раздражительным, и Анна слыхивала от него кое-что покрепче «мартышки». Но потом Алексеев всегда извинялся.

– Что ты хочешь знать?

– Я хочу понять, что ты делаешь со своей жизнью?

– Ничего, – ответила Анна. – Я – как все. Училась, потом работала. Потом случилось… Вот это. Не спорю, с того момента все немного изменилось. Но скоро войдет в обычную колею.

– И что ты думаешь делать? Как видишь эту колею?

– Разберусь с наследством. Съезжу куда-нибудь отдохнуть. Потом подготовлюсь к институту. Поступлю. Как ты думаешь, я могла бы стать хирургом?

– Хирургом? – удивился Алексеев. – Думаю, нет. Не сейчас.

– Почему? – в свою очередь, удивилась Анна.

– Ты слишком боишься ошибиться. Если бы я был психоаналитиком, то смог бы проанализировать твое поведение, помочь тебе разобраться. Но поскольку у меня нет специального образования, то я просто скажу, что думаю. Видимо, ты ненамеренно разрушаешь себя, потому что чувствуешь свою вину в чем-то. Если не хочешь, если сама не знаешь – не говори, не отвечай. Только не убегай больше, не отгораживайся от меня…

Анна замерла с куском торта на лопатке. Кажется, корж не очень хорошо пропитался… Но что это – Алексеев едва ли не в любви ей объясняется?

– Позволь тебе помочь, – сказал он, чтобы, видимо, уточнить свои намерения. – Мне кажется, вопреки твоим уверениям, что с тобой далеко не все в порядке. Ты дорога мне, и я хотел бы…

Да. Это было решительное, несколько старомодное объяснение.

Они решили не спешить. Разумеется, вслух никак не обговаривали обстоятельств своего сближения. Просто – они не спешили. Алексеев стал приезжать часто. Иногда они ехали вместе в город. Ходили в кино, на концерты, на выставки. Два раза – в театр. Ужинали в кафе или ресторане. Анне нравилась средиземноморская кухня, и она говорила, что неплохо бы съездить в Италию. Подразумевалось, что отправятся они туда вдвоем. Иногда они оставались в поселке и гуляли по парку с Марой. Собака изнывала от счастья, когда видела Алексеева, становилась лапами ему на грудь, норовила расцеловать. Алексеев научил Мару ловить фрисби и приносить палочку. Не исключено, что она всегда умела это делать. Просто Анне не приходило в голову бросить ей фрисби. А Алексеев специально купил в магазине спортивных товаров пластиковую тарелку. Мара очень быстро изгрызла ее до дыр.

По вечерам они сидели, обнявшись, перед телевизором, собака лежала у их ног. Они смотрели старые фильмы, какие-то шоу. Анне было, в общем-то, все равно, что смотреть, она понимала, что эти сеансы имеют целью не столько выяснить, когда именно Гарри встретил Салли, сколько породить между ними – между Анной и Алексеевым – особенную близость, которую потом можно будет развить в нечто большее.

Но пока большего не получалось. Когда фильм заканчивался, Алексеев вставал, бережно целовал ее в голову, желал спокойной ночи и уезжал.

Анна должна была признать, что это работает. Жажда саморазрушения, чувство вины отступали перед их терпением и уверенностью Алексеева, перед молчаливым уютом их вечеров, перед их спокойной близостью. Но и та безумная надежда, которую Анна питала, покидала ее, а остаться без этой надежды было все равно что остаться без воздуха, и вот она задыхалась, повисая в абсолютной пустоте, в воющем вакууме.