– Анна.

– Прекрасное имя. Так вот, Анна, я отец Михаил.

Анна улыбается. Марк-Михаил смотрит на нее с некоторым удивлением – должно быть, ее улыбка не похожа на ту, что подходит для знакомства.

– Так вот. Чудеса случаются каждый день. Вера сама по себе – чудо. И если вы…

Он не договаривает. Анна придвигается к нему поближе и мягко, осторожно целует в губы. Марк отстраняется и смотрит на Анну почти со страхом, но она берет его лицо в ладони, и второй поцелуй длится, длится почти бесконечно, так что над их головами смолкают птицы, осыпается Млечный Путь, гаснет солнце и загорается новое, умирают и рождаются бесчисленные, безымянные миры. Его губы сначала крепко сжаты и сухи, но под нажимом ее рта становятся мягче, открываются, отвечают ей.

Марк вначале очень робок, на его лице написаны смущение, стыд, даже отвращение к самому себе… Анне нравится это, ведь Марк мог быть и таким. Иногда по его лицу скользила мука, и видно было, что он тоже переживает из-за их двусмысленного положения, из-за необходимости постоянно лгать, прятаться, изворачиваться, скрывать волнение…

А потом Марк тащит Анну к себе на грудь, непостижимым образом вытаскивает ее из машины и становится жадным, почти жестоким. Ей в колени впиваются сухие сосновые иголки, но она не смогла бы остановиться, даже если б под ней были битые стекла… Задыхаясь – то ли от жгучего наслаждения, то ли от невероятной тоски, – Анна целует крепко зажмуренные глаза Марка, прижимается губами к его шее, ощущая биение пульса в вене, наполненной горячей, живой кровью… Тело ее теряет вес, и она взлетает в безвоздушное пространство, в вакуум, где созерцает равнодушные звезды, а когда возвращается – лицо мужчины рядом с ней уже совсем не похоже на лицо Марка.

Она уезжает, оставив его на поляне, а у себя под веками, в темноте, – яркую цветную картинку: человек стоит на коленях, прижимая руки к груди, потом лбом падает в землю, в сосновые иголки, и сотрясается всем телом. Смеется? Плачет? Агонизирует?

Прежде чем выехать на дорогу, Анна выбрасывает из машины сумку своего случайного попутчика, а затем выбрасывает и воспоминание о нем из головы. Едва слышимый, исполненный прелести голос подсказывает ей, что она все сделала правильно, совершила еще один шаг на пути окончательного обретения Марка…

Не вера. Не смирение. Не утоление боли. Оставьте себе эти сказочки.

Анне нужен Марк. И ей вернут его. Ей обещали.

Плевать, сколько придется заплатить.

Ни одна цена не кажется Анне слишком большой.

* * *

Третьего Анне даже не приходится искать, он приходит к ней сам. Это случается, когда она не ждет. Впрочем, разве может быть иначе? Она купила ведро клубники, чтобы сварить варенье. Не новомодный конфитюр, а настоящее домашнее варенье с крупными цельными клубничинами, просвечивающими насквозь рубиновым, в сладчайшем розовом сиропе.

Вооружившись крошечной серебряной вилочкой, Анна чистила ягоды, а Мара лежала у ее ног. И вдруг собака забеспокоилась. Анна встала, чтобы выпустить ее на улицу, снова села за стол, но через три минуты услышала лай и крик. Анна вышла и увидела, что Мара прижимает к забору высокого парня в хорошем костюме. Собака не кусала незнакомца, но и двинуться не давала, и рычала напоказ, и скалила белый клык, а сама косилась на Анну, словно искала ее одобрения: «Ну как, хозяйка, сожрать его или не стоит связываться?»

– Мара, фу, – сказала Анна. А потом: – Привет.

– Привет, – ответил Марк как ни в чем не бывало. – Не ожидал увидеть здесь такую красавицу. В этом доме ведь, кажется, жила пожилая леди?

– Теперь здесь живу я. А ты что тут делаешь?

– Я друг семьи.

– Врешь.

– Вру, – весело согласился Марк. – Я антиквар. Она иногда покупала у меня всякие такие забавные штучки. Старая курица имела вкус к красивым вещам, ценила искусство. А ты как относишься к красоте, цыпленок? Впрочем, ты и сама – произведение искусства.

– Та была старая курица, а я, значит, цыпленок?

– Вылитый, – кивнул Марк. У него была сладкая и наглая ухмылка, настоящий Марк не стал бы улыбаться так, но от этой улыбки у Анны томно потянуло в позвоночнике, так что захотелось прогнуться и замурлыкать, как бродячая кошка, походя приласканная доброхотом. – Славный, пушистый цыпленок. И от тебя пахнет суперски клубникой. Обожаю клубнику.

От него самого пахло дорогим парфюмом, и сигарами, и острым молодым потом. И, конечно, подмаренником.

– Я знаю, – говорит Анна тихонько.

– Что?

– Я говорю: хочешь клубники?

Она поворачивается и идет к дому. Марк следует за ней. Анна чувствует его взгляд.

– Меня зовут Макс, – говорит он ей в спину.

– Ага, как же, – бормочет Анна.

– Извини?

– Я говорю: Анна. Меня зовут Анна.

Она действительно кормит его клубникой. Он кидает в рот тяжелые ягоды, но смотрит на Анну. Тарелка стремительно пустеет, Марк встает.

– У меня нет предлога, чтобы оставаться дольше. Так что – позвольте откланяться.

Анна позволяет.

Он хлопает дверью, и Анна ощущает разочарование – как физический дискомфорт. Почему она не удержала его? Почему не остановила?

Анне уже не хочется варить варенье. Ее раздражают плодоножки, валяющиеся на столе. Они похожи на мертвых мокрых пауков. Анна берет тряпку, начинает убираться, и тут в дверь стучат.

На пороге стоит Марк и протягивает ей букет роз. Собранных на ее собственной, между прочим, клумбе. Глаза цвета темного меда смеются.

– Начнем все сначала? Дорогая, позвольте преподнести вам эти цветы. Только заприте куда-нибудь собаку, она, кажется, не очень-то дружелюбно настроена.

Анна отводит Мару на кухню и закрывает дверь. Некоторое время стоит возле двери, держась за ручку, не в силах шевельнуться. Она вдруг понимает, что Марк мог быть и таким. Свободным. Сильным. Требовательным. Уверенным в себе. И в собственной неотразимости. Он ходит по гостиной. Хмыкая, осматривается.

– Мило ты устроилась, – говорит Марк Анне и сгребает ее в охапку, их зубы стукаются друг о друга, а потом он взваливает ее себе на плечо. Не берет на руки, нежно и романтично, словно новобрачную, а именно взваливает на плечо, и Анна вспоминает, что тогда, в то лето, Марк делал точно так же. Когда на берегу пруда она распорола ногу о какую-то дрянь. Значит, он. Значит, так.

– Куда? – спрашивает Марк, и Анна, смеясь от счастья, машет рукой в сторону лестницы. Он приносит ее в спальню и бросает на кровать.

У этого Марка татуировка в виде дракона на левой стороне груди и еще одна – на внутренней стороне руки. От запястья до предплечья тянется надпись. Кажется, это латынь. Анна ведет пальцем по буквам.

– Трахит, – читает она.