Опыт предшественников также должен был служить нравственным ориентиром, что придавало значимость историческим сочинениям в обучении государя: «король Франции должен часто читать хроники о прежних королях и сообразовывать свое управление с теми, кто лучше правил», — считал Мезьер. Быть «посвященным в знания» (introduit ès sciences), по мнению Кристины, означало не только быть грамотным, образованным, знающим историю и другие науки, но и владеть ораторским искусством, ибо королям приходится выступать с речами, и от их владения риторикой в немалой степени зависит успех их начинаний[521].

Но как бы ни был государь образован, опытен и сведущ, одному человеку не поспеть повсюду, он не может один решать все вопросы и, следовательно, ему необходимы помощники в виде его чиновников. «Что может разум одного человека? Чем больше глаз, тем лучше», — проповедовал Жерсон, и ему вторила Кристина: «невозможно одному государю поспеть повсюду»[522]. Так формируется идейная легитимация государственного аппарата.

Постепенно в политических наставлениях королю появляется тема взаимоотношений с чиновниками, отражающая их представления о «правильном управлении». Уже Орезм советовал королю разделить функции между собой и чиновниками[523], но последних куда больше интересует защита собственных прерогатив путем разграничения полномочий внутри поля власти. В трактате Мезьера эта конфликтная ситуация занимает немалое место, и автор советует королю соблюдать сложившиеся бюрократические процедуры, например, утверждения королевских указов в Парламенте. Мезьер осуждает короля за «дурной обычай»: «ты и твои предки привыкли обычно просителям и ходатаям сразу отвечать "я согласен, и желаю и мне угодно", из чего следует, что секретарь недалече, письма составлены и часто скреплены печатью канцлера, который не может всегда досконально знать дело; и это вместо того, чтобы отказать». Он советует королю либо отклонить просьбу или направить ее по инстанциям, либо отменить вырванное назойливостью просителей распоряжение, а то, «что скажут твои подданные, что скажут соседи?» Отдельное зло Мезьер усматривает в привычке короля собственноручно подписывать письма, каковым к тому же «чиновники, казначеи и раздатчики» не подчиняются, ссылаясь на то, что «ты им устно говорил и письменно приказал не подчиняться иногда». Указывая на несоответствие подобной ситуации королевскому достоинству, Мезьер, на деле, настаивает на разумном разделении функций между королем и его чиновниками, защищая властные полномочия последних. Ведь с письмами, написанными ими, «подданные тем более не будут считаться, раз можно не считаться с королевскими»[524]. Жувеналь в записке брату, ставшему канцлером Франции, советовал, как ему себя вести, когда король ошибается: в отношении королевских писем, «каковые подчас бывают странными и неразумными», лучше не сразу скреплять их печатью, а постараться переубедить короля, в противном случае отметить, что оно подписано по его «прямому приказу» (de expresso mandato regis). На Королевском совете кое-что можно решить и без короля, лишь позднее сообщив ему и узнав его мнение; наконец, при принятии решений идти на любые уловки, но отстоять истину: «король иногда тверд в своем мнении, каковое бывает неразумно (hors de raison)… не противоречить ему в этом случае, чтобы он не закусил удила»[525]. В «Похвальном слове Карлу VII» Анри Бод особо отмечает, что тот всегда отвечал на просьбы только с предварительного обсуждения вопроса со знатоками: «что относилось к суду — с канцлером и своим Советом, что относилось к войне — с коннетаблем, маршалами, капитанами и людьми армии или с военным советом, что относилось к финансам — с генеральными сборщиками и казначеями»; если же случалось ему подписать ошибочно письмо «докучливостью просителя», он, не желая никоим образом нарушать правосудие или прежние ордонансы, когда его предупреждали об обратном, их отзывал; свои же указы всегда обсуждал на Совете, «иначе не подписывал никогда»[526].

Теперь главное место в наставлениях занимает обязанность короля действовать только с мнения и обсуждения Королевского совета, что внешне ассоциируется с наиболее архаичной формулой «законного правления»[527]. Однако эта фундаментальная идея существенно трансформируется: из права короля призывать ближайших вассалов в свой Совет и выслушивать их мнение оно превращается в обязанность короля действовать только с учетом мнения Совета.

«Совет — святое дело», — таков основной лейтмотив всех наставлений государю, опирающийся на Св. Писание. Совет не только право, но и обязанность короля: «во что бы то ни стало прежде узнайте мнение и совет других…, необходимо для издания законов и ордонансов о суде иметь совет», — рекомендует Жувеналь[528]. Кристина Пизанская изображает совет как «добрый и старый обычай, обязанность короля, требующая, чтобы он имел советы», приводя в качестве образца правление Карла V, который «считался во всех своих деяниях с советами людей компетентных», следуя поговорке: «кто ищет и слушает добрый совет, тот славу и выгоду обрящет», «дабы не иметь повода потом раскаиваться в содеянном», «король не должен ничего делать без доброго совета»[529]. Нерасторжимую связь короля и его совета Жерсон облек в антропоморфный образ: «король обязан прилежно обращать свой взор повсюду… Этот взор есть его Совет»; «Король без разумного совета как голова без глаз, ушей и без носа»[530]. В повышении роли Совета как коллегиальной формы властвования ясно проступает новая общественная значимость королевских чиновников: они отныне постоянно окружают короля и считаются неотъемлемым атрибутом его власти.

Однако выбор советников и состав Королевского совета во Франции являлся, как уже отмечалось, исключительной прерогативой короля, призывавшего лишь тех, кто был ему угоден. Отсюда проистекала тема ответственности короля за выбор советников и их советов. Если Никола Орезм уповал на Божественную милость «избрать добрых советников», то в других трактатах эта процедура обрастает куда большими деталями и рекомендациями[531]. В набор качеств образцового короля входит поиск им лучших людей по всему королевству и их назначение в качестве советников: таковым предстает Карл V у Кристины, который повсюду искал «лучших», Карл VII у Тома Базена, рыскавший по всем университетам в поисках наиболее прославленных людей, в противовес Людовику XI, якобы назначавшему «самых недостойных»[532].

Суверенное право короля самому избирать своих советников влечет его обвинение за дурных советников, «ибо он всегда найдет добрый совет, если поищет»[533]. В такой постановке вопроса дурные советники свидетельствуют против моральных качеств государя, охотно внимающего дурным советам, в духе библейской истины: «если правитель слушает ложные речи, то и все служители его нечестивы» (Притч. 29, 12)[534]. Отсюда вытекают две магистральных идеи. Во-первых, король обязан поощрять своих советников на откровенность, быть открытым правде, готовым выслушать даже неприятные ему вещи. И наоборот, король, привечающий льстецов, угождающих его порокам, становится главным виновником неприглядного облика