особенности в ведомствах, управляющих доменом (Палата счетов, Казначейство и другие)[453]. Расходы казны росли не только от жалованья чиновников, но и из-за их пенсионов. Характерно, что на Штатах 1484 г. именно пенсионы чиновникам становятся одним из четырех главных пунктов претензий депутатов к короне. В жалобах депутатов называется число пенсионеров: 900 человек — и выражено требование сократить этот список[454].

Общие требования конкретизируются в критике численности отдельных ведомств и служб. Здесь мы сталкиваемся с неожиданной, внешне нелогичной и потому весьма знаменательной особенностью этой критики. Негативная реакция была, в некотором роде, обратно пропорциональна реальному числу чиновников. В самом деле, логично предположить, что наибольшее недовольство будет вызывать численность верховного суда — Парламента, которая намного, в десятки раз, превосходила другие ведомства. Тем не менее именно величина Парламента, за одним исключением, никогда не ставилась под сомнение. Парламент обвиняют в иных прегрешениях — в медлительности и дороговизне суда, в его пристрастности, но состав в сто человек не оспаривается ни в политических трактатах, ни в претензиях депутатов Штатов[455]. Так, в знаменитой речи канцлера Парижского университета Жана Жерсона перед королем и его двором в 1405 г. (Vivat rex!), где была начертана широкая программа реформ управления, есть требование не расширять аппарат судейских, но оно не распространяется на верховный суд, который тут же призывается почитать и охранять[456].

Лишь в одном политическом трактате состав Парламента в сто человек был поставлен под сомнение. Это позволил себе Филипп де Мезьер в обширном наставлении государю. Признавая позитивную роль Парламента как хранителя королевских прав и вершителя правосудия, видя разницу между верховным судом и иными судейскими, он находит и здесь «резервы для совершенства». Мезьер предлагает всего две меры для усовершенствования работы верховного суда: сокращение сроков рассмотрения апелляций 20 днями и снижение численности Парламента. Уже сама глава, посвященная Парламенту, имеет красноречивое название «Об избыточной численности людей в Парламенте и об ущербе королю и общему благу королевства». Считая количество в 80–100 человек избыточным, автор опирается не только на традиционный посыл — ограниченность королевских доходов, но и на аргументы из области морально-этической, а также на трудно идентифицируемые исторические прецеденты. Так, по его мнению, в пору расцвета Греции, ей хватало всего семи мудрецов; Иисус Христос «для совета и управления всем миром» имел всего двенадцать апостолов и 72 ученика; наконец, Октавиан, император Рима, «правивший всеми четырьмя частями света», имел всего сто сенаторов. Но сто судей Парламента — явно избыточны для «бедной, разрушенной войной» Франции, которую трудно сопоставить по размеру со «всем миром»[457].

Та же сдержанность критики наблюдается в отношении Палаты счетов. И это особенно важно на фоне устойчиво негативной оценки финансовых ведомств, которая возрастала по мере усиления налогового гнета. Лишь однажды, в период политического кризиса 1356–1358 гг. к данному учреждению были обращены подобные претензии. В Великом мартовском ордонансе 1357 г. по поводу его чиновников сказано: «чем их больше, тем меньше они делают», так что непроверенные счета только скапливаются[458]. Избыточность состава Палаты счетов возникает в политических трактатах только один раз — все у того же Филиппа де Мезьера. Так же как и в случае с Парламентом, он расценивает число «сеньоров Палаты счетов» как чрезмерное и неадекватное размерам Французского королевства, которое можно было бы оправдать, только присоединив к нему «всю Германию и Империю»[459]. Косвенно численность Палаты счетов упоминается в наставлении Жувеналя своему брату, избранному канцлером в 1445 г. и в этом качестве являющемуся главой королевской администрации. Жувеналь напоминает ему, что по традиции в Палате счетов должно быть восемь мэтров (поровну клириков и мирян), осуждая незаконное увеличение числа мирян, так что «ныне среди сеньоров (счетов) всего один человек церкви, да и тот едва ли не больший мирянин» по образу жизни[460].

Финансовые ведомства подвергались наибольшей общественной критике. Увеличение числа служителей Казначейства, Монетной и Налоговой палат и вообще финансистов воспринималось как неоправданная дополнительная ноша на подданных — налогоплательщиков. Их жалованье и личное обогащение выглядели в глазах общества как прямой грабеж казны[461]. Относительно небольшая численность ординарных служителей финансовых ведомств сочеталась с растущим числом экстраординарных служб, что фактически приводило к увеличению реального количества чиновников[462].

Если Филипп де Мезьер описывал финансовых чиновников как однозначное общественное зло, разоряющее казну и подданных королевства[463], то у других авторов можно найти и нюансы. Исходя из «законной численности» Казначейства, Жувеналь осуждает увеличение его штата: где «по старым ордонансам должен быть один казначей, ныне четыре и более». То же незаконное и неоправданное увеличение происходило, по мнению Жувеналя, в Монетной палате, где рост числа ординарных и экстраординарных чиновников приводит лишь к приумножению ошибок и ущербов[464]. А на собрании Штатов 1484 г. в Туре было предписано в итоговом документе, чтобы отныне в ведомстве казны находились только ординарные казначеи и сборщики, а экстраординарные и прочие «комиссары» должны быть удалены[465].

Наконец, еще одно ведомство, контролирующее доходы от королевского домена, служба вод и лесов, в трактовке Жувеналя предстает вообще бесполезной и неоправданной тяжестью для бюджета. И в обращении к брату, и в наставлениях королю этот сведущий и опытный функционер предлагает ее упразднить, а функции передать в ведение бальи, «ибо хороший бальи в своем бальяже все сделает лучше». Абсолютно излишней Жувеналь считает и службу главного хранителя лесов (grant maistre des forest), входящую в структуру Дома короля, и предлагает ее функции передать в ведение Парламента[466]. В этой критике численности королевских служб, исходящей от профессионала, проявляется конкуренция двух структур, Дома и Дворца, как и стремление служителей Дворца перевесить чашу весов в свою пользу.

В известной мере, высокий статус Парламента распространялся в исследуемый период и на Палату прошений Дома короля, которая, дублируя функции аналогичной Палаты Дворца, ассоциировалась с Парламентом. Единственная претензия к ее численности была высказана на собрании Генеральных штатов в октябре 1356 г., где было предложено «сократить ее до шести человек (четыре клирика и два мирянина), каковой она была во времена Филиппа Красивого»[467]. Правда, само существование двух сходных по компетенции Палат прошений вызывало недовольство парламентариев, стремившихся к монополии, и они воспользовались королевской схизмой 1418–1436 гг. Ввиду узости круга лиц, на первых порах окружавших дофина Карла, в «Буржском королевстве» была упразднена Палата прошений Дома, а ее компетенция передана Парламенту в Пуатье. Об этом «удачном» опыте королю решил напомнить Жан Жувеналь в 1452 г., представив Палату прошений Дома в качестве резерва для сокращения числа королевских служителей