Разумеется, Фил знал. Борьба с экстремизмом — самая непыльная и сытная работёнка в ведомстве. Все хотят ею заниматься. Элементарно же: берёшь random bastard-лодкораскачивателя, лучше, провинциального, чтоб «неполживые» СМИ менее активно воняли. Доводишь его/её обысками в пять утра с изъятием телефонов, ноутбуков и дырявых носок до инфаркта/суицида. Или, вообще awesome, до раскаяния в соплях и на коленях. Лодкораскачивали, в том числе, старые, с научными степенями, умоляют… Наглые бабы проглатывают спесь (и не только). Потерявшие берега тинэйджеры стучат на своих. Но есть и другие. Сепаратисты. Они мотивированы не сказочными идейками о justice and democracy, а четким понимаем, что Москва, ненасытная раздувшаяся паучиха (и Фил Сергеевичи с папами как микрочленики её долгих лап) сосёт деньги из пойманных в паутину Федерации регионов. Желающих возиться с сепорами в ведомстве нет. С ними возиться заставляют.

Ингрия… В отличие от дальневосточников, сибиряков и уральцев ингерманландцы, practically, единый народ — финны, и финно-угорские племена. В 1919 году они уже отвоёвывали себе независимость. У них была армия, суд, газеты, даже почтовые марки. Их подвела их малочисленность и не кровожадность. Но их не истребили! Они ушли или затаились. Они угрожали Борзунову. Жадные крестьяне, отказывающиеся отдавать скотину, пшеницу, сыновей — Государству. Собственники. Преступники — вооруженные, хитрые. Они проникли в полицию! В лице Финка.

О, Фил Сергеевич знатно поднимется на этом деле! Прыгнет через звание, схлопочет орден. Попутно спасёт родину. Стигматизация прекрасна!

Синтетический главврач по широкой усмешке подполковника догадался, что не ошибся ушами.

— Мы для Финка — враги. Вы, я, мои дети, ваши.

Детей не имели оба.

— Селижаров покойный — враг. И Недуйветер. А таджиков Яло Пекка отбросами считает. Простите мне мою категоричность: фашист! Финны ведь Гитлера поддержали? Поддержали!

Борзунову нравилось, куда клонит Богобоязненный. Спихнуть «висяки» на чокнутого мента-чухонца? Заманчиво, very tempting. Не просто «сепор» — маньяк! Брейвик.

— Вы сказали, Финк уехал с другом. Кто друг? — спросил ФС.

— А, столичный пижончик, — фыркнул Богобоязненный. — Типа, психотерапевт.

— Фамилия?

— Тризны.

— Интересненько.

Внутренне Фил Сергеевич ликовал. Bingo! Jackpot! О Тризны стоит доложить папе. Отвлечь его от рептилоидов.

— Ок. — Борзунов посерьезнел. — Кто у вас теперь за главного? Не Крабынчук же?

— Ну-у, — протянул Богобоязненный. — Владя?

Глава двадцать первая. Триггер

Кое-как сколоченная бесхозяйственным Виктором Васильевичем и ленивым Витей из занозистых сосновых досок беседка-мечтательница раскорячилась в неудачнейшем углу шести соток семейства Волгиных — с видом на хлев. На ежепятиминутно гадящие попы коровы Мани, кобылы Ирмэ, барана Крабынчука и овечек — безымянных, потому что накануне Ураза-Байрам, Курбам-Байрам и Сабантуя Эльвира Аминовна, плача, точила нож…

— Витьке годика полтора тута. Мы в зоопарк катались. О! С ветераном его щелкнули, Матвей-Матвеевичем, он еще не сдох тогда, пень трухлявый!

— Виктор!

— Шо, ну, шо? Он колбасу с пацучыным ядам разбрасывал! Сколько из-за него котов и собак?!

— О покойнике…

— Праўду, Эля, праўду!

ВВ совал Анфисе под нос печатные фотографии. Красноглазые, ностальгические.

«На, на! Запомни его! Карапузом, детсадовцем, школьником…» — молча просила Эльвира, будто не догадывалась: в перекормленном информацией мире людям плевать. Умер актер из того фильма? Повесился сосед, который вишней угощал? Выложи пост со свечечкой!

Мысли натужны. Чувства спелёнаты полиэтиленом. Они еле шевелятся на глубине. Словно мухи в паутине. Полумертвые и сухие. Невероятно тяжело откопать в себе грусть. Добыть светлую печаль. Это квест, это подвиг. Зачем, кому он нужен?

Девушка листала жизнь чужого пацана: кроватка — коляска — песочница — четырехколесный велосипед — речка — двухколесный — гладиолусы — карнавальный костюм из клеенки — больница с бледно желтой бабкой — взрослый велик — Турция… Дни рождения, елки, дни рождения, салюты. И симпатичный чау-чау на обложке альбома.

— All those moments will be lost in time like tears in rain. Все те моменты будут потеряны во времени, как слезы под дождем19, — говорил папа. Он смотрел древние фильмы. Они скверно начинались и заканчивались. «Таксист», «Заводной апельсин», «Пролетая над гнездом кукушки» …

Папа часто цитировал их и смеялся, когда Анфиса жаловалась, что фразочки оттуда прилипают. К ней прилипало все. Стихи, рэп, реклама «Надоело жить с поносом? Три-семь-три ноль-сорок восемь» (код Береньзени четыреста четыре).

Эля разливала душистый бергамотовый чай по чашкам фарфоровым и местами битым, из советского сервиза. Бабушка Анфисы, а потом её мама хранили такой же, нетронутый, за стеклом серванта.

— Я рада, — вдруг заявила Волгина.

Муж и Мухина взглянули на неё с почти одинаковым выражением — осуждающе-испуганным. Может, она — тю? ЧЕМУ радоваться?

— Мы не висим над ним. Наша любовь, наша бедность, наши страхи. Я представляю, что он где-то… свободный. Кузнечик. — У Эльвиры стучали зубы. Дрожали пальцы.

— Полиция, открывай! — Не Финк и не Короткий (судя по голосу) засадил по воротам. — Сержант Шершень!

— Ж-ж-ж-ж-ж, — не сдерж-ж-ж-жался ВВ.

— Он за мной. — Анфиса прыснула. — Я ж-ж-ж Мухина.

Эльвира Аминовна отвесила им обоим по тумаку и указала на калитку в лес и на велики, прислонённые к стене хлева. ВВ бизнес задумал — тюнинговать «лисапеды». Купил пока два, у Эдуарда Хренова и у Ростовцева, Ольги Генриховны сынка.

— Дядь Вить, дядь Вить! — Анфиса сложила вместе ладони. — Пожалуйста! Мне одной никак!

— Эль…

Булькающе гавкал Тризор, кидаясь на забор с дворовой стороны.

Раздался выстрел.

— Следующий — в собаку! — предупредил Шершень.

— Иду! — кротко продребезжала Эльвира.

«Вон!» — крикнула она шепотом. Волгин рассудил: ей виднее. И они с Анфисой на «Аистах» ускакали прочь, за калитку — по камням, корням и песку. «Мухинский» велик ВВ отремонтировал, да шины, толком, не накачал. «Свой» с убитыми тормозами еще даже не трогал.

***

— Мсье Лефевр?

Веня нервно мял похожий на пончик эспандер. Он искал её — enfant terrible, femme fatale, — сенсацию, унюхав в истории обезумевших таджиков шлейф её духов. Нет, строителей не подставили. Они надругались над Людмилой Туник. Но как погибли их коллеги?

Веня подмазал экспертов из облцентра настойкой «Юбилейная». Те рассказали, что не нашли у мертвых гастарбайтеров ни маркеров болезней, ни токсинов в крови. Адреналин только зашкаливал. И дофамин с окситоцином — гормоны удовольствия.

Веня написал на грифельной досочке мелом: таджики (8 чел.) + Плёсов + Сулейма Ямара (директор филиала LFDM). Супротив имен начертал сутулый вопросительный знак.

— Oui, je vous écoute, — прокартавил динамик.

— Мсье Лефевр?

— Oui.

Веня вырвал телефон с проводом из гнезда зарядки.

— Мсье Лефевр, я Невров, из Береньзени.

— О. — Собеседник помолчал. — Я жидуать вАшего звонок.

— Правда? — опешил журналист.

— Ви говоРьите английски?

— Понимаю. Давайте по-английски.

Веня включил диктофон.

— Я бриолог, мсье Нефрофф. Я учёный.