– И много настроил?

– А всё, что настроил, сам же и сломал. Сначала начинать надо, – сказал он, поднимаясь со стула.

– Куда собрался-то? Переночуй, а там видно будет. Не гоню ведь.

– Нет, поеду. Вот только в дом хотел зайти. Баба Маня, мать наверняка тебе ключ оставила?

Баба Маня молча подставила табурет, опять полезла за образа и достала ключ на чёрном шнурочке, который Федькина мать оставляла ей на всякий случай.

– Сходи, сходи. За домом-то я приглядывала. Да только ценного там ничего не осталось. Мать твоя даже всё кружево, что сама плела, увезла. А остальное, что в церковь, что по соседям раздала.

Фёдор сунул в карман плотный узкий конверт, обнял старушку, чмокнул её в покрытую цветастым платком макушку.

– Куда позвонить-то! Вдруг ещё какое письмо придёт.

– Нет, я сам позвоню. Ты, баба Маня, напиши мне свой телефон.

И пока старушка рылась в старенькой записной книжке в поисках номера своего телефона, а потом долго искала листок чистой бумаги, Фёдор достал из сумки тоненькую пачку долларов, завёрнутую в газетный обрывок, и быстро сунул его за образа. Потом, аккуратно сложив листок с номером телефона, легко подхватил свою сумку и вышел за дверь. Баба Маня стоя на пороге долго смотрела ему вслед, пока Фёдор, пробираясь к крыльцу своего дома через заросли старой крапивы, не скрылся среди почти голых кустов сирени.

– Бог тебе судия, – перекрестивши его вслед, вздохнула баба Маня.

* * *

Старая дверь с каким-то тяжелым рыком отворилась довольно легко. На Фёдора пахнуло нежилым, но каким-то до боли знакомым запахом. Ему вдруг показалось, что пахнет бабушкиными пирогами и любимыми мамиными духами «Озеро Неро». Нежный, едва уловимый запах, разливался по всему дому. Фёдор прошёл в комнаты. Когда-то родной и просторный дом, теперь стал пустым и холодным. Фёдор прошёл в бывшую спальню, подошёл к комоду. На нём по-прежнему стояло зеркало и, покрытые толстым слоем пыли, коробочки с маминой косметикой. Не было лишь многочисленных салфеточек и дорожек, вязаных и плетёных ещё бабушкой и прабабушкой, которые создавали неповторимое ощущение тепла и уюта. В груди опять что-то больно толкнуло. Справившись с минутной слабостью, Фёдор выдвинул нижний ящик комода и, порывшись в ненужном тряпье, достал старый фотоальбом. По синему бархату обложки, словно по волнам, стремительно нёсся серебряный лёгкий парусник. Фёдор открыл альбом. С первой страницы на него строго смотрел дедушка. Пролистав всё до конца, он вынул фотографии матери и стариков, в старом мусорном ведре сжёг свои, потом оторвал накладной серебряный кораблик и вместе с фотографиями сунул в карман сумки.

Заперев дом, Фёдор не стал заходить к бабе Мане, а, повесив ключ на ручку её двери и ещё раз взглянув на дом своего детства, зашагал к городскому кладбищу. По весьма приблизительному описанию старушки он с трудом нашёл оградку, где покоились его бабушка с дедом Филиппом. Постоял, склонив голову, смахнул неожиданно набежавшую слезу. Заплатив сторожу, чтобы тот прибрал могилки, так как баба Маня уже не могла следить за всеми усопшими близкими, Фёдор заторопился на станцию.

Устроившись у окна в полупустом плацкарте Фёдор заказал чай и достал из кармана, по словам бабы Мани, «важное письмо». Письмо действительно выглядело очень солидно. Конверт из плотной тиснённой бумаги был заляпан разноцветными печатями. В верхней части конверта стоял чёрный жирный штамп «инъюрколлегия». Обратный адрес, напечатанный латинскими буквами, Фёдор не разобрал. Письмо было явно из-за границы. Повертев ещё некоторое время в руках таинственный конверт, Фёдор решил его вскрыть. Внутри конверта оказались документы на английском языке, с приложенным к ним переводом. Одним из документов была копия завещания, а вторым – письмо за подписью поверенного в делах семьи Химонас. Завещание Фёдор убрал обратно в конверт, а письмо решил прочитать сразу…

Глава 19

Эта история началась после того, как Полина – мать Фёдора – окончательно потеряла надежду найти сына. Похоронив родителей, Полина ещё несколько лет писала во все инстанции и обивала пороги кабинетов милицейских чиновников всех рангов. Между делом Полина пыталась найти тихое прибежище где-нибудь не очень далеко от Родины. Все попытки заканчивались неудачами: то платили совсем копейки, то работа была непосильной для её тонких пальчиков кружевницы, а то просто требовали примитивного интима.

Полина была талантливой мастерицей. И не просто мастерицей, а художницей. Её работы выставлялись на выставках в Париже и до сих пор экспонируются в музеях народного творчества в разных городах России и мира. Помыкавшись по свету, Полина махнула на всё рукой, собрала свои кружевные шедевры и те, что плела ещё её бабушка, ими был увешан весь их большой дом, и уехала на Крит – относительно спокойный Греческий остров. Порекомендовала ей это место давняя знакомая, с которой они когда-то «челночили» за барахлом в Китай и Польшу, а потом торговали в «Луже» и на «Черкизоне». Антонина с тряпками давно «завязала», обосновалась в Греции и завела маленький бизнес – в одном из бойких туристических мест открыла крохотный магазинчик по торговле сувенирами из России.

Полина прилетела на Крит с одним чемоданом, в котором самым ценным были её ажурные дорожки, пелеринки, воротнички с манжетками и набор приспособлений для плетения кружев. Самое почётное место на специально освобождённой стене магазина занял белоснежный палантин, похожий на лёгкий морозный узор на прозрачном стекле или на кружево тончайшей паутины. Посетители магазина замирали у входа при виде этого чуда. Купить такой «сувенир» обычным туристам было не по карману, но теперь никто не уходил из магазинчика без какой-нибудь покупки, и дела Антонины пошли вполне успешно.

С утра Полина помогала у прилавка. В свободное время плела небольшие, казалось из паутины, круглые салфеточки под вазы, которые моментально раскупали сентиментальные европейцы. Пока однажды в магазин не забрёл хозяин особняка, в котором Антонина арендовала свой бутик.

Господин Химонас – представительный мужчина лет пятидесяти пяти – был владельцем почти всего этого курортного рая. Первая жена нынешнего владельца «заводов, газет, пароходов» сбежала от него много лет назад, когда у него была всего лишь крошечная лавчонка по продаже курева и текущей прессы. Курево и пресса – вещи неразделимые. Привычная картина – грек важно сидящий в кафе на улице с газетой в руках, трубкой (сигаретой, сигарой – нужное подчеркнуть) в зубах и чашечкой дымящегося кофе на столике. С тех пор господин Химонас решил больше никогда не жениться. Для молодого богатого импозантного мужчины вполне хватало дам из весьма приличного общества и, к тому же, без всяких обязательств. Как