После пятого яростного удара головой о дверь он вспомнил…

…ткань другой нежити…

Ингредиент раскаленного яда для Вориса находился прямо за дверью. Кто знает, сколько еще он там пролежит? Возможно, какая-нибудь дьявольская уборщица подметала гостиничные коридоры раз в час и убирала останки нежити. А этот яд ему понадобится.

Он взял банку из-под маринованных овощей и приоткрыл дверь. Мертвое тело по-прежнему лежало в коридоре. У него вновь выступили нос и глаза. Теперь оно походило на обычного человека. Бен опустился рядом с ним на колени и коснулся его щеки – холодной и застывшей.

Бен развернул салфетку, которую прихватил снизу. Нож оказался зазубренным и острым, как бритва.

– Извини, – обратился Бен к телу, вонзив нож ему в руку и вырезая небольшой кусочек плоти оттуда, где когда-то был рот. Кровь в теле уже свернулась и загустела. Из надреза не вытекло ни капли. Бен бросил кусок плоти в банку и рванулся обратно в номер. И снова заперся на все замки и цепочки.

Ему хотелось спать. И поспать на самом деле было нужно. Но как? Он поглядел на нож. Он так легко рассек человеческую плоть, словно прошел через слой арахисового масла. Легче легкого провести им себе по шее и поглядеть, как оттуда хлынет кровь, – недолгая боль в обмен на вечный сон. Нож мог освободить его. Никаких ртов. Никаких великанов. Никаких восхождений на горы и форсирований мостов. И никакой неопределенности.

Нет.

Он вытер нож о салфетку и снова аккуратно завернул его в нее вместе с вилкой и ложкой, приготовив все для еды в номере.

Его временное жилище представляло собой апартаменты, гораздо более красивые, чем любой гостиничный номер, где ему довелось побывать раньше. Он и представить себе не мог, что в гостиницах могут быть такие светлые и просторные помещения. Там имелись кухня, огромная ванна-джакузи, две большие кровати в главной спальне, обе застеленные и украшенные шоколадкой в серебристой фольге. На столике, стоявшем в углу, возвышалась ваза со свежими цветами рядом с блюдом с сырным и фруктовым ассорти по соседству с бутылкой шампанского, охлаждавшегося в ведерке со льдом. Из-под блюда торчал небольшой конверт. Бен положил рюкзак на кровать, подошел к столу, вытащил конверт и, надорвав его, прочел написанное на небольшой карточке:

С наилучшими пожеланиями от Постановщика.

Позади стола располагались створчатые двери от пола до потолка, выходящие на балкон. Он открыл одну из них и увидел в темноте очертания живописных холмов, вдохнув свежий воздух, напоенный ароматом оливковых деревьев. Этот Постановщик, кто бы он ни был, издевался над Беном в самом что ни на есть классическом смысле. Сначала унижение, потом награда, снова унижение и вновь награда. Совершенно четкая модель.

За пределами отеля не обнаруживалось никаких признаков или следов тропы. То ли она отпустила его, то ли ему придется разрешить какую-нибудь головоломку, чтобы вымолить себе возвращение, – он слишком устал и вымотался, чтобы об этом думать.

И как раз в этот момент пролетела ворона и уронила на балкон рулончик красной бумаги для аппликаций. Бен нагнулся и развернул его. На нем красовались два отпечатка ладоней в краске для рисования, а под ними – приклеенное стихотворение, вырезанное из какой-то книжки:

В самом низу стояло слово «РУДИ», написанное черным маркером воспитательницей детского сада.

– Черт бы тебя подрал, – тихо прошептал Бен. – Спасибо, но черт бы тебя подрал.

Он положил бумагу на одну из кроватей и пристроил рядом с ней плюшевую лисичку Флоры. Бен знал наизусть массу детских книжек. И в ту ночь он читал их по памяти лисичке и отпечаткам ладошек. Он спрашивал лисичку, выступавшую в роли Флоры, как у нее прошел день. Он пошутил насчет отпечатков. Он укладывал оба сувенира спать минут двадцать, прежде чем чмокнул их на ночь и укрыл одеялами. Затем он быстро принял душ, переоделся в чистые трусы и белую футболку, лег на соседнюю кровать и долго смотрел на дверь, ожидая, что в нее начнут барабанить.

Но ничего такого не произошло. Он крепко заснул, оставив открытой балконную дверь.

* * *

Проснулся он десятиклассником. В школе. В кабинете директора, если точнее. Он сидел напротив сурового вида женщины.

А-а, так это директор Блэкуэлл. Так вот как ее звали. Эй, погоди-ка секундочку…

Директор вызвала Бена к себе в кабинет и, что хуже всего, позвонила в больницу его матери, заставив и ее приехать. Очевидно, кто-то из учителей Бена прочел его дневник и пришел в ужас от содержания. Теперь директор Блэкуэлл выложила открытый дневник себе на стол, чтобы Бен и его мать полюбовались. Отрезанные головы. Лужи крови. Агрессивные записи и угрозы убить других школьников. Жуткие твари с исходящими пеной пастями. Это ведь ты нарисовал. Ты, наверное, уже и не помнишь, да? Депрессия обычно испаряет огромные массивы памяти. Важные массивы.

– Это твой дневник? – спросила директор у Бена.

– Да, мэм.

– Зачем ты рисовал в нем все эти гадости?

– Не знаю. Иногда я злюсь.

– Ты задумал на ком-нибудь сорвать свою злость?

– Нет! Нет! Клянусь!

Он не врал. Это же просто дневник. Ведь можно выплескивать туда свои мысли, а потом в них копаться, да? Именно так учителя и говорили, брат. Он был одиноким ребенком, одолеваемым депрессией. Самым одиноким на свете. Что эти идиоты ожидали найти у него в дневнике, единорогов? Он никогда не хотел никому причинить боли, разве что, может, себе самому. Это что, не очевидно? Вы же не видите, как я шляюсь по улицам и мучаю кошек, так ведь?

Директор ласково похлопала Бена по плечу.

– Если когда-нибудь захочешь поговорить, – обратилась она к Бену, – моя дверь всегда для тебя открыта. Или можешь обратиться к нашему психологу, миссис Фазио. Договорились? Мы знаем, как тебе сейчас нелегко, Бен. Мы готовы помочь.

Но ведь тогда все случилось совсем по-другому, верно? Совсем иначе. Директор ничего такого не говорила. Когда они видят у парня в дневнике угрозы убить кого-то, а у парня на пол-лица чуть не тюремный шрам и привод в полицию за умышленную порчу муниципального имущества… Ну да, с такими они особо не миндальничают. Тебя на два дня исключили из школы. Другие ребята вызнали, за что. Потом с тобой в школе почти никто не разговаривал. Футбольная команда подвергла тебя бойкоту. Вот что произошло. Вот что оказалось для тебя реальным миром. Всегда готовься к худшему.