Когда за ним закрылась дверь, комиссар с укоризной посмотрел на Гофмана.

— Ладно, доктор, — тяжело вздохнул. — Ладно. Вам скажу. Как вам известно, месяц назад я гостил в Праге. Там в генштабе сидят мои приятели по офицерскому училищу. Была у нас братская годовщина с пирушкой. Ну что ж, это понятно, — добавил он оправдывающимся тоном и тут же без всякого перехода гаркнул в приоткрывшуюся дверь: — Погодите! Вызову! — И вот что, дорогой доктор Карел, я услышал от своих старых приятелей. Поначалу и в голове не укладывалось, а теперь… Что ж… Теперь прослеживается закономерность, — он нервозно повел плечами, — между тем, — кивнул в пространство, где должна, вероятно, находится Прага с правительством и парламентом, — и этим, — зло постучал пальцем по столу, — которое условно называется частичной мобилизацией. В общем, в армии не скрывают друг от друга, что Бенеш стремится с Гитлером спеться. Именно так! Наладить добрые отношения, уступить, чтобы на мирной почве обстановку разрядить. Только какая может быть мирная почва, если они оккупировали Аш? Или это мне, ротмистру, кажется, что они оккупировали — так мне в офицерском училище объясняли факт занятия противником части территории. А немцы всего-навсего в свой город вошли? Или я чего-то недопонимаю? — Он выразительно пожал плечами. — Ваши коммунистические проповедники говорят, что иначе и быть не может, если Батя, чьи ботинки и сапоги и мы с вами, и пол-Европы носит, в пае с Герингом самолетостроительные заводы в Германии и Польше держит. Значит, Батины самолеты на Прагу бомбы бросать будут?..

— Не допустят этого! — горячо возразил Гофман.

— Э… Вы только опыт боев имеете, — невесело посмеялся комиссар, — а я профессионал. — Он поник головой. — Армия наша недовольна, очень недовольна… Но мы же подчиняемся только приказу. А приказа нет. Вот что горько. Идите домой, доктор, вас больные ждут, меня призывники и все те, которым нужно объяснять, отчего это их, резервистов, при создавшемся положении за печкой держать предпочитают. Как вам, им не имею права объяснять, прощайте, пан. И в отряд к Вайде вступать не советую. С членами этих отрядов генлейновцы в первую очередь разделаются.

Всю ночь комиссара мучил — именно мучил! — мэр. Он требовал вообще мобилизацию в Янске-Лазне не проводить, ибо немецкое население «не поймет», ибо «возможны инциденты». А ротмистр кричал, что инциденты устраивают эти самые немцы, которые пляшут под дудку рейха и предателя Генлейна. Генлейн не предатель, а патриот, возражал мэр, патриот судетской автономии. А идея этой автономии, возможно, одна из сторон истины. Не станет же комиссар спорить, что у истины много сторон?

Комиссар давно подозревал, что мэр их города у Генлейна на окладе. Уж больно ретиво он просит соблюдать спокойствие — разумеется, в рамках правительственных указаний.

— Ну неужели вы, военный человек, — увещевал мэр, — не понимаете, что значит, когда город берет в руки оружие? Когда оружие в руки берет область, страна? А у нас и так достаточно людей с карабинами на перекрестках. Я немец, но штурмовиков я просто боюсь! Им достаточно, что я мэр чешского, а не германского города, чтобы сбросить меня в ущелье. И так орут, что в Чехословакии проливается немецкая кровь, и все семьдесят пять миллионов немцев поднимутся на ее защиту, а мобилизация и все, что делает сейчас в судорожном отчаянии Бенеш, только способствует тому. Берлин слушайте, ротмистр. И думайте, какая же будет страшная война, если только она начнется, если дать ей повод! Сразу — немецкие, французские, советские самолеты, одна бомба с которых может уничтожить деревню! Можно отдать любую цену, чтобы избежать этой войны. И вы, как человек благородный, ибо другого я не жду от вас, офицера… Все мероприятия, связанные с мобилизацией в нашем районе, сводите на нет.

— Да… — медленно проговорил комиссар, — я благородный человек, а значит, человек чувства долга, — с этим комиссар ушел от мэра, когда у призывного пункта уже толпились люди. «Я должен мобилизовать каждого пятого», — прикинул комиссар…

…Вайда по-деловому объяснял людям обстановку и задачи.

— Солнце уже освещает горы, нам это на руку, легче будет вышибить генлейновцев. Ясно, они сидят в тех лесах, — он махнул рукой в сторону границы. — Ждут, когда подоспеет вермахт. Эй, есть тут кто из Крконоше? Кто хорошо знает местность?

Вышли двое рослых парней, похожих друг на друга.

— Мы лесорубы братья Ежа, — сказал старший. — Крконоше знаем до последнего белкиного гнезда.

— Лесорубы? — Вайда пристально смотрел на братьев. — Хорошо. Подбирайте себе людей. Чтоб топорами умели работать не хуже вас. Завалите просеку, чтобы и пехотинец не прошел.

К Вайде подбежал тот молоденький прапорщик, порученец на призывном пункте, глаза возбужденно, весело блестели из-под пилотки:

— Батальон саперов — все как один в распоряжении пана Вайды. Мы готовы идти в горы. Лес валить тоже умеем и в стратегических дорогах кое-что понимаем. Будем держать заслон.

— Откуда ты такой оснащенный взялся? — удивился Вайда.

— Мы всем полком ушли из Карловых Вар. Чехи и словаки. Венгры есть, в общем, мы все бойцы независимой Чехословакии. — О, какой решимостью светилось его лицо!

«Таких убивают в первом сражении, — вдруг с горечью подумал Вайда, — я — то научен горьким опытом подполья щадить людей». И тут он увидел Гофмана. «И для него дело есть. Нам нужен не столько доктор, сколько доктор и его дом с оборудованной операционной… В полевых условиях он умеет и будет работать, но в полевых условиях сработают и санитарные инструктора».

— Где оружие, где брать оружие? — выкрикнул кто-то.

— Чехословацкая армия вооружена прекрасно, — кричал высоким голосом прапорщик, — всем хватит и винтовок, и боеприпасов, вооружаться будем в казармах…

Вдруг раздался пронзительный полицейский свисток.

Толпа вмиг примолкла, насторожилась. Через оцепление пробирался начальник полиции Лаба, из судетских немцев. О нем знали, что одно время он вязался с генлейновцами, потом вроде от них отошел. Недавно арестовал главу янске-лазенских штурмовиков, и Вайда долго не мог решить для себя, сделал он это по велению долга, или чтобы спровоцировать очередное выступление нацистов, дать им возможность разглагольствовать о притеснениях. Не слишком Вайда доверял Лабе. Но, с другой стороны, Лаба конфликтовал с мэром.

Уж не привел ли он своих молодцев с карабинами утихомиривать «массовые беспорядки»?

— Слушайте, — негромко сказал Лаба, но все слышали, такая напряженная тишина воцарилась. — Насчет оружия… У полиции хорошие запасы. В городе я могу оставить только патрульные части, а остальные — в вашем распоряжении. Это первое. Второе. Вы забыли о канатной дороге. Лучше всего подняться в горы и привалить хорошей лесиной тросы, чтобы потом можно было спокойно восстановить. Третье. Думаю, это дело доктора. — Он кивнул в сторону, где стоял Гофман. — В санаториях больные, много детей. Их надо максимально обезопасить. Дети и паралитики страдать не должны. И еще, доктор… Персонал санаториев пусть будет начеку. Там должен быть порядок. Вот и возьмите все это на себя. Ваши коллеги уважают вас. Поверят вам, вас поймут… Ну что, Вайда, куда мне посылать моих ребят? Они люди боевые, хоть и немного расслабились в нашем курортном затишье, — Лаба хмыкнул в кайзеровские усы.