Эйде было почти всё равно. Почти. Только бы доченька…

Девушка жадно вдыхала свежий, морозный воздух. Перед глазами кружилось и плыло пронзительно-синее северное небо…

Когда подвели к возку, до Эйды дошло: убьют по дороге. Решили не осквернять стены монастыря, а труп выбросить где-нибудь в лесу. Там, куда везут…

Что с ней сделают⁈ Как убьют⁈

Утопят в Альварене? Сначала милосердно прикончат или… живой? Задушат⁈ Перережут горло? Заживо зароют в землю⁈ Именно так раньше поступали с виновными в прелюбодеянии женщинами. Творец милосердный, а вдруг — повесят⁈

Эйда отчаянно молилась Творцу, чтобы дал силы выдержать. Не закричать. Не плакать и не молить о пощаде. Всё равно не поможет…

И еще — только бы не видеть смерть дочери! Только бы… Творец не может быть жесток — он не такой, как люди! Даже для последней грешницы он найдет в своем сердце хоть толику милосердия, а Мирабелла ни в чём не…

Эйда молилась, крепко зажмурив глаза. Всю дорогу, пока возок трясло и подбрасывало на ухабах.

А когда лошади остановились — едва не потеряла сознание…

Яростно-зеленые глаза и отчаянное лицо сестры — первое, что увидела Эйда, когда ее вытащили из кареты.

И — облегчение на этом лице. Ирия походила на струну — миг назад натянутую до предела. А теперь — отпущенную на волю.

— Творец в своем милосердии не пожелал осквернять стены аббатства подобной…

— Клешни убери, вобла сушеная! Без тебя обойдемся!

Монахиня вмиг оказалась где-то сбоку. А Эйду подхватили сильные руки сестры.

Ирия крепко обнимала исхудавшее тело Эйды, грозила набить морды всему Амалианскому ордену. Клялась, что больше никому и никогда не позволит обидеть «свою маленькую сестренку», даже если они все…

Вскоре Эйда узнает, что Ирия насмерть перессорилась с отцом, мачехой и братом, требуя возвращения сестры.

А тогда, во дворе родного замка, Эйда вдруг отчаянно, пронзительно поняла, что полтора года, разделяющие их с Ирией, превратились в столетия. В неодолимую пропасть.

Сестра никого не предавала. Из-за нее не умирали люди. Она не бросала на произвол судьбы собственное дитя…

И в ее четырнадцать так и осталась в мире, где люди делятся на своих и врагов. А все беды решаются с помощью честной драки.

Ужасы последнего года не сломали, а закалили отчаянную, бескомпромиссную Ирию. Она осталась прежней — только сделалась сильнее. А Эйда так и не вернулась…

Ничто и никогда не вернет честь, доброе имя, возможность хоть изредка (хоть раз в жизни!) видеть собственного ребенка! Никогда больше она не посмеет честно смотреть людям в глаза. Отныне и навсегда — позор семьи. Шлюха, приживалка, не вышвырнутая за порог только из милости.

Отныне и навсегда — никто.

Хуже. Ничто.

Нет, еще хуже. Грязная тень на честном семейном гербе Таррентов.

4

… — Я им сказала: если тебя не вернут — я тоже опозорю семью! Поклялась Творцом, что опозорю. С первым же попавшимся конюхом, что согласится.

Эйда никогда не поверила бы в подобную угрозу. Ирия — слишком горда для такой мести.

Но отец с Полиной и Леоном — поверили. Папа поверил… Даже он.

Если в семье одна падшая дочь — почему второй не повторить ее судьбу? Кровь ведь общая…

— Эйда!

Она вздрогнула, поспешно оборачиваясь. К Ирии… и к Карлотте никто не подошел бы незаметно, а вот к ней…

Он окликнул Эйду с расстояния двух шагов. Ее спаситель. Тот, кто отвел от груди Эйды нож Карлотты. Там, в слепящих снегах, под злой луной.

Он спас Эйду. Без него она давно была бы мертва. Почему же так трудно ему поверить?

— Да, сударь?

Воспитание, вбиваемое с рождения, не позволяет и не позволит обращаться к этим людям по имени, как они просят.

— Что тебе открыло Зерцало Истины?

Название из сказки. Доброй, не имеющей ничего общего с реальностью.

Кто они? Этот человек зовет себя Учителем, но чему и кого он учит? Тех, кто носит длинные белые одежды и просит называть себя по именам?

— Ничего… — Эйда покачала головой. С трудом, но сдерживая слезы. — Это ведь не значит, что с ней что-то случилось⁈ — заледенела девушка.

— Нет, Эйда. Это значит лишь, что в тебе нет Силы.

— Чтобы это узнать, не нужно второй месяц смотреть в Зерцало… — девушка горько опустила голову. — Во мне никогда не было никакой Силы.

— Силы нет, — согласился Учитель. — Но есть еще твой материнский инстинкт. Что он говорит тебе?

— Что моя дочь жива… — Одна слеза все-таки вырвалась. Ползет по щеке. — Больше ничего…

— Ты сможешь узнать ее, если увидишь?

Сможет ли мать узнать собственного ребенка⁈ Да, да, да!!!

Но… как? А если — нет? Как узнать ту, кого ты никогда не видела⁈

— Смогу…

Потому что если — нет, то дальше жить незачем…

— Подумай хорошо, Эйда, — знакомые нотки в мягком голосе. До боли знакомые.

«Подумай как следует, Эйда, не ты ли разбила мою любимую вазу?»

«Зачем ты признаешься? — спросила как-то Иден своим тихим, тоненьким голоском. — Мама так говорит, когда ничего не знает. Если б знала — влепила бы пощечину сразу».

— Да, узнаю, — уверенно подтвердила девушка. Не опуская глаз под проницательным взглядом Учителя.

Странные, чуть суженные глаза. Как у змеи…

— Сестра Марта поможет тебе собраться. Завтра мы едем искать твою дочь, Эйда.

— Вам известно, где она⁈ — на полдороге к двери окликнула его девушка. Все-таки решилась.

Он чуть поморщился… или показалось?

— Известно.

Плотно закрылась дверь, щелкнул замок. Эйду запирают «для ее же безопасности» — так сказал Учитель.

Скоро придет сестра Марта. Они здесь все — братья и сестры. Как в монастыре. Даже называют себя Братством.

Как Учитель смог узнать, где дочь Эйды? Сам посмотрел в другом Зерцале? Он говорил, что зачарованное зеркало — единственное в своем роде. Но Карлотта тоже тогда уверяла, что дочерей не ждет ничего, кроме «выгодного брака».

Во всяком случае, от нее «Учитель» ничего узнать не мог. Карлотте удалось скрыться. Еще там, в Лиаре…

Девушка забралась на узкую кровать, зябко обняла руками колени. Одну привычку Ирии старшая сестра все-таки переняла. Жаль, не самую нужную.

Эйду зазнобило — от тревоги, от предчувствия очередных неотвратимых перемен (к лучшему ли?), от невозможной надежды… И от понимания — ничего в подлунном мире не делается просто так.

Эти люди чего-то хотятот Эйды… или, скорее, от Мирабеллы. Потому что на свой счет старшая дочь Эдварда Таррента не обманывалась никогда. Беспомощна и бесполезна абсолютно. Обуза. Да, довольно хороша собой. Но не настолько, чтобы кто-то хоть