Потребовались некоторые разговоры с местными, чтобы понять, что тряска была нормальным явлением, когда якорь снова поднимался. Она продолжалась некоторое время, может быть, полдня, и только моя маленькая группа, казалось, обращала на нее внимание. Я добралась до западного края Ро'шана, где земля кончается и нет ничего, кроме долгого падения. Я подошла к краю так близко, как только осмелилась, хотя тряска казалась там более ощутимой и я держалась несколько осторожнее, чем обычно. Хардт и Тамура последовали за мной, и мы смотрели, как Террелан исчезает за горизонтом. Ро'шан передвигается не особенно быстро, и мы провели там бо́льшую часть дня, пока земля не превратилась в тонкую полоску вдали, и внизу мы могли видеть только воду.

Странно это говорить, но я чувствовала себя так, словно убегала от своих врагов, от тех, кого поклялась убить. От тех, кому поклялась отомстить. Думаю, я немного ненавидела себя. Я посчитала себя трусихой, бегущей и прячущейся под юбками Ранд, где терреланцы не могли до меня добраться. Мое желание отомстить только росло вместе с гневом на собственную трусость.

— Я вернусь, — выплюнула я. Я не разговаривала ни с Хардтом, ни с Тамурой, ни даже с Сссеракисом. Я даже не разговаривала с Терреланом, когда он исчез за горизонтом. Я сказала это себе. В произнесенных словах есть сила; произнося что-то вслух, ты каким-то образом делаешь это более реальным, высказываешь мысль миру и заявляешь о ней как о своей собственной. Произнеся эти слова вслух, я дала им обещание, клятву, которую сдержу любой ценой. Я вернусь!

Хардт положил свою большую руку мне на плечо, на этот раз неповрежденное, и кивнул:

— Когда-нибудь.

Тамура удовлетворенно вздохнул, лег на землю и уставился в небо:

— Вся жизнь — это круг. Круг, и еще круг, и еще круг, и…

Ни один из них не понял. Это была не их вина; я оставила половину обещания невысказанным. Однако Сссеракис его услышал; древний ужас был в моей душе и в моей голове, он знал мои мысли так же хорошо, как и я, может быть, даже лучше.

Страх, который мы вызовем, станет достойной пищей, и наша сила возрастет. Я улыбнулась этой мысли. Но не забывай о своем обещании. Ты отправишь меня домой.

Я намеревалась не просто вернуться в Террелан. Я намеревалась его уничтожить. Сжечь империю дотла и увидеть, как император страдает так же, как страдала я. Мне было все равно, чего это будет стоить мне или другим. Это был вопрос мести, справедливости, жгучей потребности поступить с другими так, как поступили со мной. Я хотела увидеть Террелан в пепле и крови, независимо от того, скольких жизней это будет стоить. За мою преданность империи Орран, за все, что она мне дала. Добиться справедливости за обиды, причиненные мне и моим друзьям. Отомстить за потерю единственного человека, который когда-либо меня понимал. Я была оружием, и даже без руки, державшей меня, я могла бы разрезать сердце Терреланской империи.

Думаю, только тогда я осознала, что убегала с тех пор, как пал Орран. Даже запертая в Яме, я убегала; от себя, от Джозефа, от того, во что терреланцы хотели меня превратить. Сейчас я снова убегала, но однажды я перестану убегать, и, когда я это сделаю, мои враги, наконец, научатся меня бояться.

Глава 18

Джозеф

Я осознал, какое истинное наказание придумал мне Деко, когда поставил меня во главе раздачи каши. Этот сумасшедший мудак с блестящими глазами оказался хитрее, чем я считал. Я думаю, управляющий приказал ему сохранить мне жизнь. И, я думаю, именно поэтому он меня ненавидит. Он ненавидит меня за то, что я нахожусь здесь, внизу, являюсь одним из струпьев, но защищен от него.

Струпья всегда недовольны своей порцией, и они не винят Деко. Это было бы слишком опасно. Они винят того, кто подает им кашу. Это и есть наказание. Ненависть других струпьев. Раздача каши превращает тебя в изгоя, и у меня до сих пор синяки, подтверждающие это.

Но теперь все позади. Деко, струпья, каша и управляющий. Все это позади. Я снаружи. Я свободен!

Я НЕНАВИЖУ управляющего! Я НЕНАВИЖУ управляющего! Я НЕНАВИЖУ управляющего! Я НЕНАВИЖУ управляющего! Я НЕНАВИЖУ управляющего!

Так приятно писать об этом, признавать это, а не зачеркивать из страха, что он может это увидеть. Может, у меня и нет голоса, но у меня все еще есть слова, и я использую их, чтобы признать, что ненавижу управляющего. Я ненавижу Деко. Я ненавижу Яму. Я ненавижу всех в ней. И я ненавижу Эску. Я не буду это вычеркивать. Я не буду этого отрицать. Я не буду притворяться, что она меня не предавала.

Смерть вернулась в Яму. Она вернулась за мной. Ни за кем-нибудь другим. Никто другой внизу не был для нее достаточно важен. Потому что никто другой не знает Эску. Даже мое спасение — это все благодаря ей.

Внизу было время кормления. Сотни струпьев с поднятыми мисками, голодные глаза, ненавидящие меня за порции, которые я должен был раздавать. Сверху они все выглядят такими никчемными. Струп — хорошее название для них. Оно им подходит. Что-то, что нужно соскоблить и выбросить. Что-то отвратительное, скрывающее гноящуюся рану. Но сегодня пришла Смерть. Она спустилась на лифте одна, других солдат нигде не было видно. Однако я заметил, что она направилась к Корыту так, как будто ее не окружали воры, убийцы или еще кто похуже. Они расступались перед ней, как лед отступает от огня. Было так приятно видеть, как Деко наблюдает за ней с Холма, просто наблюдает и ничего больше. Он ее боится. Боится реальной власти. Он и должен бояться.

Она посмотрела на меня и назвала мое имя. Мое полное имя. Джозеф Йенхельм. Я так давно его не слышал, что почти не отреагировал. Я почти забыл, как звучит мое имя. Все, что я смог сделать, это кивнуть. Хотел бы я иметь свой голос. Жаль, что я не могу говорить. Уходя, она взяла меня с собой, приказав следовать за ней. Я так и сделал. Я оставил позади и Корыто, и струпья, и Холм, и Деко. Мы поднялись на лифте до самого верха, и солдаты нас не остановили. Они отходили в сторону, кивая Смерти, когда она проходила мимо, и не говорили ни слова. Интересно, кто она такая, что внушает такой страх и уважение окружающим.

Я шарахнулся в сторону от выхода.