А теперь внимание, ровно над тем местом, куда целился бык, и располагалась наша компания.

В связи с этим животное аккуратно и виртуозно вынуло рог из не особенно широкой вновь образованной дыры, отступило несколько шагов. Подняло голову, круто ходили бока, тягучая слюна симпатично отпала, красные глаза чудовища начали медленно шарить по ближайшему населению сектора. Над ареной воцарилась относительная тишина, так продолжалось не менее двух минут. С верхних рядов волнообразно начал опускаться ропот, поблизости стали раздаваться реплики. Поведение быка не имело ничего общего с корридой.

— Клянусь, он смотрит на Люси, — взволнованно и тихо выдавил Андрей.

— Шш, — яростно зашипел Тащилин, и схватил, усиливая приказ, руку Соловьева.

Тем временем шум усиливался, а бык стоял недвижимо и, казалось, выбирал… Николь вдруг встала и пересела подальше от Люси — они соседствовали. Леже озабоченно поглядел на Соловьева:

— Как вы?

Андрей мутно улыбнулся углом рта:

— Комси-комса… — Принципиально понес галиматью: — Бык незавидный, рога худые, у меня поветвистей, пожалуй.

— Цыц, — сообщил Тащилин.

— Сам цыц, — повествовал Андрей и назло тронулся говорить — однако сбивчиво, принужденно.

И тут обратили внимание на Мари. Такой бледной за все время наблюдений она замечена не была.

Бык тем временем стал разворачиваться. И поразительно — не мог, ему будто что-то мешало. Завершилось совсем нехорошо, упал на колени и начал рыть мордой песок. Изумленная арена намертво замолчала, затем раздался одинокий, но злой крик и начало твориться невообразимое. Все повскакали с мест, запрыгали, заходили ходуном — общее помутнение, иначе это никак не называлось.

* * *

Николь, Леже. Насупившийся Соловьев бурчал:

— Он смеется.

— Над кем!? И кто, по-вашему? — Виктор.

— Над всей историей человечества… Имени я произносить не стану. И вам не советую… Собственно, если вы требуете — наш милый Фантик.

Леже с надрывом взмолился:

— Да он же фантом, эфемерия!

— И что!? В России есть знаменитая песня, и там слова: «Есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется жизнь». Отличный мотив, между прочим… Человек — курьез, а он — феномен, если хотите, аутодафе, костер инквизиции. Человек ничтожен и в принципе бессмыслен. Вспомните Сартра: история любой жизни есть история поражения. И человек становится все хуже.

— Причем тут… Человек становится плохим, оттого что появились хорошие деньги. Господи, зачем я вообще ввязался в эту переделку!

Андрей обиделся:

— Вот-вот — господи. Между тем Христос — ложный бог, сбежавший на небеса замаливать грехи, рассмотрев, что он сотворил в виде человека.

— Ага, песни древних гностиков — ай как мило!

— Я вас прекрасно понимаю, религиозные измышления составляют несуразный калейдоскоп. А походили бы в бычьем состоянии, послушал бы я ваши рапсодии.

— Ей-ей, так и неверие в бога утратишь.

— Вот и верьте себе на здоровье. Сей модус замечателен тем, что всякому доступен. Как любовь, между прочим.

— Выпьемте.

Приняли, погрустили. Леже поднял голову, окунул взгляд в бесконечность. Смиренно сделал вывод:

— Любовь измеряется количеством боли. Пожилые люди, заметьте, не любят, ибо здоровы психически. Старикам, если угодно, хорошо.

— Старость, к несчастью, равно молодости, проходит…

— Вообще трудно примириться с мыслью, что счастье присутствует. Я, пожалуй, еще налью.

* * *

Мари захворала. Она так и не вернула цвет лица, имела неровное дыхание, а периодически серьезно задыхалась. Исчезла внятная речь, выбирались какие-то фразы, однако членораздельность отсутствовала. Поставить диагноз врачи не могли как ни старались, симптомы не соответствовали никаким описаниям — от греха подальше увезли в госпиталь Сент-Леон… Кажется, Соловьев посоветовал Жиро обратиться к ветеринару. Тот оскорбился сперва, однако, когда Андрей начал увещевать, что допустимо поговорить с фельдшером пока теоретически, Антуан пустился хлопать глазами и озабоченно морщить лоб.

Действительно, все разрешилось, однако, как водится, несколько замысловато. Идею Соловьева поддержал Тащилин, он и обратился к Ласаро Мендесу — судя по всему с оным был налажен крепкий контакт — для того чтоб тот свел со специфическим медиком. Выяснилось, что тореро сам учился в этом наклоне и, уяснив ход недомогания, потребовал аудиенции. Таковая состоялась — имя Мендеса было в почете и считать его шарлатаном квалифицированные медики не решились — буквально через три часа Мари имела порозовевшее лицо, общее оживление и достаточно связную речь. Уже Тащилин напросился на тет-а-тет, однако по нему различить степень удовлетворенности результатом было невозможно. Собственно, достоверно известно одно — что произошло с Мари на арене в злополучном эпизоде, женщина намертво не помнила. В общем, врачи разводили руки и предпочли еще подержать потерпевшую в больнице.

Братия проводила время в основном по-прежнему, благо карнавал еще не кончился. Тащилина часто видели с Мендесом, он ударился в изучение жвачных млекопитающих из семейства полорогих и завел знакомства с поставщиками зверья. Супруги Леже исправно посещали брань, аналогично Соловьев — ему кружила голову завзятая любительница острых ощущений Эстер Джексон, ее чопорный муж с другом англичанином тем временем самозабвенно вникал в тонкости баскской кухни. Антуан, понятно, не отходил от Мари, теперь, когда прелестница пошла на поправку, они ужасно сблизились и ворковали. Люси пропадала неизвестно где. Впрочем, была дважды замечена в соборе Святой Марии. Ну да сами знаете, собор роскошный, тринадцатый век, есть мнение, что именно от него начался готический стиль в архитектуре.

Россия неизменно приводила Мари в восторг. Впрочем, это было первое посещение зимой, предыдущие два пришлись на лето и весну. Собственно, Миллениум, Мари изъявила желание встретить его в России.

Хорошие снега, относительно теплая погода. Москва первая оправилась от дефолта, смазливые иномарки уже не вызывали жадные и восторженные взгляды, женщины щеголяли в богатых шубах и научились применять стиль, настырная и повсеместная реклама приобщала стольный град к разряду цивилизованных мегаполисов — казалось, само небо имело европейское настроение.

В этот раз приехали Мари и Николь.

— Не припоминаю, чтоб мне так чисто дышалось. Даже в Жапризо. Неужели снег? — произносила Мари.

— Здесь русский был и чем-то пахнет, — с улыбкой поместил фразу Тащилин.

— А знаете, я свыклась. Мне понятны и милы люди. Эта славная бабушка Соня.