Андрей сжался:

— Вы хотите сказать, что песня Антея… — замотал головой, — брр, та мелодия, что напевал Семенов…

Николь равнодушно посмотрела.

— Нет… Мы экспериментировали… Впрочем, пока много не уясненного. Скорей всего дело не в самой мелодии.

Такие диалоги имеем в присутствии Андрея Павловича и прохиндеистой Николь. Тащилин лукаво посматривал на парочку.

Надо признать, Соловьев любил беседы с Николь, сложилось с Байонны. Помнится, там эпизод имел случиться. Была сиеста, компаньоны рассосались кто куда, Андрей лежал в своем номере, безразлично гонял дистанционным методом телевизионные картинки. В дверь стукнули.

— Пихайте.

Вошла Николь.

— Хандрите? — вопрос был задан на чистейшем русском.

Соловьев забыл, что положено удивиться и, согласившись кивком головы, стал смотреть. Женщина выскребла стул из-под стола и уселась нога на ногу напротив мужика.

— Поговорим?

Соловьев, махнув согласно бровями, разомкнул губы:

— Отчего же.

Николь глядела строго, где-то укоряющее.

— Снимайте брюки.

— Не понял, — растерялся Андрей.

— Экий вы, разговаривать станем.

— Однако.

— Всякий разговор — это разоблачение. Себя, оппонента, истины, момента. Требует возбуждения, сочетания, колебания и так далее. Зачем тратить слова?

— Слова и даны, чтоб их тратить.

— Да, но затраты должны быть как минимум обоюдны. Во всяком случае, совокупны. Совокупимся.

— Однако я на какое-либо способен… ни будь.

— Предлагаете не начинать?

— Именно, пойти с конца.

— И начинять.

— Без компромисса, тем самым, не обойтись.

— Есть доступные компромиссы, резиновые.

— Вот это довод, таки я разоблачаюсь.

Николь непривычно задумалась:

— Хм, а здесь что-то есть… Вот как поступим. Я залезу на стол и буду, прыгая на вашего красавчика, начиняться. Меткая, не промажу.

— А вдруг промахнетесь?

— Приехали! Мы все-таки сотрудничаем. Следите за траекторией полета, направляйте хлопца куда положено — не сидите сложа руки.

— Да, но с чего вы взяли, что мой друг-недруг будет в над-лежащем состоянии?

— Фе, тут вы и попались. Зависимы от женщин, как минимум образа. Вот и вся цена вашей мужской созидательности.

— Будто вы от нас не зависите.

— Это еще как посмотреть… Ну так мы поговорили?

Андрей скудно улыбнулся:

— Вполне.

— А вы: не курю — нога болит. Чао, друг мой… — Дверь за Николь важно захлопнулась.

* * *

Сильно обедали. Домработница Соня — дальняя родня Тащилина, ее наш господин переместил из вотчины — сварганила наваристый борщ, по которому Мари уже с первого укуса шестилетней давности страдала и, научившись у Петра, беззастенчиво мычала и мотала головой. Кажется, это единственное, что оставляло сомнение в абсолютных совершенствах подруги у Марианны: она недоверчиво поглядывала и потупляла взор.

К вечеру Тащилин утащил шайку в Москву, по настоянию Мари расположились на представлении прокофьевской «Любви к трем апельсинам» — в женщине поселился Момус, хотелось непременно феерического. К тому же постановка Питера Устинова, Тащилин уже проникся Западом. Марина Шутова, принцесса Клариче, была бесподобна, однако всех особенно ущипнул Принц Тарталья — Сергей Гардей. В ариозо «Мое вооружение» исполнитель шел нормально, однако вдруг сбился и повел себя непрофессионально — присел, беспокойно замельтешили зрачки, голова вошла в плечи, далее распрямился и озабоченно взял высоченную ноту. Даже несведущим было очевидно, что кусок выпадает из партитуры, однако импровизация устроилась в общий ход дела столь замечательно, что весь зал испытал нечто близкое катарсису. Длилось это несколько тактов, затем артист прекратил поступок и ступил как ни в чем не бывало в свою роль. Наблюдательным Петром было отмечено, что Мари теперь же откинулась на спинку сиденья и устало закрыла глаза. Собственно, как всякому провинциалу в любой Москве, заметок Соловьеву доставало. С Тащилиным, например, повсеместно здоровались, в том числе телевизионные физиономии, и Андрей Павлович очередной раз с грустью нашел, что коварный приятель чрезвычайно развился.

В отношение штучек следующий день состоялся особенно сыт (Новый год приходится именно на эту полночь). На душу случилась погода: неравномерное солнце ковырялось в свежем и легком снегу не особенно запальчиво, мягки получились градусы и дышалось проникновенно, звучало исконно — соматическому было в угоду. Хлопотливое безделье, начиненное сосредоточенно-беззаботным предчувствием праздника. Тащилин и Андрей Павлович катили за недостающей провизией, по-английски напевало радио, одно ухо шоферящего Петра забавно и где-то по родному торчало из-под вязаной шапочки. Андрей Павлович вяло находился на заднем сиденье и подмечал по сторонам. И есть, подмосковная ель особенно стройна зимой, на ней здорово размещается новый снег, уютно сидит на кронах небо, кущи кажутся прозрачными, во всяком случае, на вид лабиринты в умеренной поросли не таят неразрешимого.

— Не тянет на Урал? Ты вроде лет пять не бывал, — выразился Соловьев.

Петр вздохнул, затем пожал плечами.

— Да не сказать.

— А я, пожалуй, не смог бы здесь жить.

— Отчего же?

— Не знаю. Есть что-то в Москве ненастоящее.

— Это безусловно. Только кто знает, где и что настоящее. — Петр еще раз вздохнул, на него это было непохоже. — Я, Андрюша, быть может, исчезну скоро. А где окажусь — неведомо. Впрочем, это ни к чему… — Петр Васильевич заерзал на сиденье. — Я тебя предупредить хочу. Сегодня много гостей приедет, и будет один… э-э… (В интонации Тащилина образовался металлический ингредиент) Во всяком случае, ты старайся ничему не удивляться, я тебя умоляю. Мы договорились?

— Кажется, я озадачен предположением, что способен еще разглядеть в чем-либо сюрприз.

— Превосходный ты, Андрей Павлович, человек.

* * *

Гости начали прибывать часам к девяти. Фешенебельные авто, ослепительные наряды, манеры, слизанные в кино и нелепые, как тюбетейка на матрешке. Известный депутат Z — мы не вправе озвучивать метрики, один неосмотрительный хроникер в смахивающих обстоятельствах уже схлопотал в сопатку — парочка светских пум, в общем медийные и вообще публичные наружности присутствовали.

— Мари Жапризо, — глаза Тащилина светились настырно, — ну да, Франция, однако всецело русская натуральность. Я не прошу любить и прочее, это неизбежно. Я настаиваю держать себя в руках, мужчинам свойственно испытывать неизведанные колебания при общении… — Обращался к Мари: — Зед Иван, заметьте, Иванович, самый небезызвестный депутат, фигура с нескольких точек зрения замечательная. Собственно говоря, я не найду ракурса, где можно разглядеть заурядное.