Андрей впервые, может быть, за всю свою сознательную жизнь, ночью плакал. В голове прокручивались фантастические варианты мести, болели до боли сжатые зубы, но… Он вдруг ощутил, что руки его потихоньку стали наливаться силой. Ведь столько физического труда затрачено за эти проклятые месяцы. И даже этот «крокодил» был унизителен скорее в моральном отношении, а висел-то он хоть и с трудом, и постоянно срывался, тут же получая в лоб, но ведь висел же…

На принятие присяги приехала мать. Она ужаснулась, увидев и не сразу узнав сына. Но больше всего ее поразил один короткий эпизод. Они разговаривали, сидя на лавочке у контрольно-пропускного пункта, когда мимо пробежал Петька Затыкин, увидев Андрея, крикнул, не обращая даже внимания, что он не один, а с приятной на вид, совсем не молодой женщиной:

– Эй, Сопля! Тебя там дед ищет! Обещал яйца оторвать! – и, громко гогоча от веселья и топая каблуками, побежал дальше.

Полина Захаровна пришла в ужас. Эта сопля… эти яйца! Господи, куда она попала?! Но, самое страшное, – ее Андрюшенька, ее мальчик, непохожий на себя прежнего, вздрогнул, съежился и пугливо посмотрел на нее, словно умоляя молчать, не то хуже будет.

И она увидела, что сын не обманывает ее, не прикидывается.

Она провела бессонную ночь в городской гостинице, и после торжественного принятия присяги – со знаменами, с оркестрами, с четкими шеренгами аккуратных бойцов в камуфлированной форме и лихих беретах, так и не смогла понять, что происходит… Обратилась к Андрюшиному командиру, капитану Андрющенко, которого ей показали.

Тот искренне, как ей показалось, удивился. О чем она говорит? Запуганный? Забитый?! Да пусть она покажет его…

Посмотрел, как будто увидел в первый раз, поджал губы, покачал головой, огорчаясь при виде того, кто стоит перед ним навытяжку. Оценил эти ботинки, заправку… вояка, мать его… Строго заговорил:

– Рядовой Хлебородов, что у вас за внешний вид? Оправиться! У вас же всегда есть образцы перед глазами! Вон, посмотрите, – капитан ткнул рукой в сторону, – ваш же товарищ, ваш непосредственный командир – сержант Дедов! Видите? Как форма сидит? Шпилька! А?… Жалобы есть? – и тут же, не дожидаясь ответа, заявил уверенно: – Вот видите, мамаша, никаких жалоб нет! Да и быть не может! Настоящий боец не жалуется! Ничего, временные трудности – они… временные! Действительная служба у него только начинается. Исправится! Исправишься, рядовой Хлебородов? – и так же, не надеясь на четкий ответ, сам и ответил с изрядной долей иронии: – Исправится, а куда он денется? У нас и не таких исправляли. Смирно, рядовой! Вольно! Продолжайте сердечную встречу с родителями…

И, лихо отдав честь Полине Захаровне, бравый командир роты удалился, едва не печатая шаг, картинно, словно на параде.

Тусклое впечатление у нее осталось от этой встречи. Очень тяжелое…

Вернувшись домой, в Читу, – за всю обратную дорогу в плацкартном вагоне почти не сомкнула глаз, измучилась. А вечером в день приезда, узнав о ее возвращении из Москвы, прибежала Леночка, близкая подружка Андрюши, хотя она была на целых три года старше его. Но – маленькая, изящная, умненькая. Он ее ласково Ланочкой называл, она его – Адькой. Ну, что Полина Захаровна могла рассказать девушке? К сожалению, только правду. Он знала, что девушка проявляет большую активность, учится в институте, даже участвует в правозащитном движении, митинги организует против своеволия властей, в местной газете выступает. Хорошая девушка, послушаешь ее – совсем взрослый и опытный человек, а посмотришь – совсем еще дитя. Быстро взрослеют наши дети…

Леночка очень расстроилась. Она была уверена, что Андрею, который самостоятельно компьютеры собирает, уж как-нибудь в армейских условиях всегда привилегия найдется. В каком веке-то живем?! А тут какие-то бесконечные сортиры… Нет, она должна сама полететь в Москву, вот в первые же студенческие каникулы слетает, встретится, поговорит и посмотрит. И эта ее уверенность очень обрадовала скорбную Полину Захаровну, передалась ей. Значит, еще не все потеряно. А то уж совсем расстроилась, увидев, какой тяжкий жребий вытянул себе единственный ее мальчик…

Дедов казался Андрею подлинным чудовищем. Сержант теперь постоянно называл его только Соплей, а с его «легкой руки» даже и прапорщик Соловейко частенько «оговаривался»: «А где этот… Сопля который?», и всем было весело. Другие тоже пробовали «ошибаться», но, видя, какой бессильной звериной злобой загорались глаза Хлебородова, тушевались. Не то чтобы пугались его ярости, однако не считали нужным связываться, всем и так было известно, что у салаги есть свой «дед», которому все позволено, а они при этом – вольные зрители. Ну, разве что подначить маленько, так это же шутка, допустимо…

Но, в конце концов, скорее, мечтал, нежели был уверен Андрей, не вся ведь жизнь пройдет в этой, сильно напоминающей лагерную зону, компании, настанет конец мучениям, только бы перетерпеть… дотерпеть. А этот мерзкий Дедов со своими прихвостнями, словно чувствовал змеиным своим чутьем, о чем думает и мечтает рядовой Хлебородов, типичный маменькин сынок, позорящий звание нормального мужика. И он, похоже было, решил лично извести недоумка Соплю, придумывая, для самоутверждения самого себя и увеселения остальных, все новые издевательства.

Однажды, незадолго до отбоя, солдатики, как их с «небрежной теплотой» в голосе обычно называли офицеры, собрались в «курилке». Это была своеобразная, но довольно типичная солдатская «пепельница» – обрезанный молочный бидон, врытый в землю, – чистить которую как раз чаще всего и приходилось именно Хлебородову, по-прежнему не вылезавшему из нарядов. И сержант Дедов, с презрительной насмешкой глядя на курившего в стороне Хлебородова, – у того был «бычок», оставленный кем-то из товарищей, на свои сигареты денег не было, – громко, чтоб все слышали, сделал заявление. Смысл речи, перебиваемой дружным, язвительным смехом остальных, сводился к следующему.

Рядовой Хлебородов, – уж лучше б на свет такой урод не родился, – который даже наряд толком выполнить не может, позорит всю роту. И, поскольку на него не действуют наставления и даже наказания старших командиров, он, Дедов, сам снова принимается за его воспитание. То есть, его надо было понимать так, что он якобы брал отныне на себя все функции командиров, вплоть до назначения наказаний. И обещал либо воспитать, либо урыть его в землю, чтоб по ней больше не таскался такой мудак. А он, как известно, если за что-то брался, обязательно исполнял.

Дедов повторялся, он уже брался за «личное воспитание», еще в первый день пугал, но повторение, говорят, мать учения.

Сказано это было, между прочим, в адрес не одного только Андрея Хлебородова, но и по поводу некоторых других молодых солдат, пришедшие по осеннему призыву. Глядя на этого урода, они тоже отбиваются от рук. Дерзят, отказываются выполнять указания старших товарищей, а там, глядишь, и доносчики появятся! И какая ж тогда армия? Позор это сплошной, а не армия…

Судя по реакции «стариков», поддержка начинанию Дедова была обеспечена полностью. Исключительно, разумеется, в воспитательных целях, что приветствуют и взводный, и ротный, и сам прапорщик Соловейко. Тем, кстати, и сильны были устойчивые традиции данной, конкретной воинской части, где отдельные гражданские лица уже пытались поломать давно сложившиеся порядки, но эти частные попытки ни к каким кардинальным изменениям не привели. В смысле, несколькими приговорами, да общими разговорами все и закончилось.