Узнав, что девушка прилетела аж из Читы и всего на два дня, Столешникова растрогалась и пригласила немедленно приехать к себе. И поужинать, и поговорить, и даже, если девушка захочет и ей будет удобно, то и переночевать. Чего ж на бегу-то? К тому же не так уж она и болеет, чтобы не встретиться со знакомой девушкой своей подруги.

Жила она на Бутырской улице, в большом доме, напротив Савеловского вокзала. Рядом с метро, просто надо перейти улицу подземным переходом. Очень удобно, и найти просто.

Елизавета Алексеевна встретила Елену по-матерински. Сколько уже встречалось их, таких вот заботливых и огорченных девчушек, жаловавшихся на то, что с ее любимым… ну, и так далее. Но в глазах Ланы, – этим именем она стала ее звать, когда узнала, что так ее зовет Андрей, – Столешникова увидела просто очаровавший ее горячий блеск в глазах, который она не часто встречала у молодых девушек. Те готовы были «выплакивать» хоть какое-нибудь снисхождение для своего парня, а эта собиралась биться. Сражаться! И не только за Андрея, а вообще, за всех ребят, которых давит пресс уголовщины, нашедшей себе такое удобное место в армейских условиях…

Потом они прослушали магнитофонную запись. Елизавета Алексеевна видела, какими по-взрослому суровыми и отчужденными стали глаза Ланочки, и она поняла, что та не остановится теперь. Будет драться всеми силами. Это, конечно, хорошо. Убежденность и вера в справедливость своего дела – они похвальны. Другой вопрос, хватит ли у нее сил? Сидя-то в далекой Чите? На краю света… Да, впрочем, и там же люди живут. Рождаются и вырастают, идут Родину защищать. Это ж и есть – самая Россия! Та, без которой никакая Москва на ногах не устоит… Тоже горькие мысли. Почему их надо втолковывать тем, кто сам должен, в первую очередь, об этом думать?… Нелепые вопросы…

А рассказ Андрея впечатлял. И этот Дедов, и, совершенно определенно, сукин сын прапорщик, из каптерки которого несчастные, забитые солдатики вынуждены красть военное имущество, чтобы продать на рынках всяким барыгам и откупиться от своих же, выжить… И самовлюбленный гусь капитан Андрющенко, озабоченный лишь тем, чтобы все вокруг выглядело в порядке, не обращая внимания на то, какими методами этот «порядок» достигается. И эти казарменные пытки…

Лана предложила написать в газету. Она готова сама это и сделать, только пришлет уже из дому.

А вот идти сейчас по редакциям, искать понимание или даже уговаривать, на это у нее просто нет сил и времени. И без того с трудом выкроила считанные дни на этот «визит» в Москву, – она же работает и учится.

Но еще у нее было острое желание снова съездить в воинскую часть и встретиться с капитаном Андрющенко, чтобы задать тому самые откровенные и нелицеприятные вопросы. И лучше всего будет их вот также записать на диктофон.

Елизавета Алексеевна внимательно выслушала ее и категорически отвергла саму идею магнитофонной записи. Милая и уверенная в себе девушка совершенно не представляет армейских реалий. Да ей просто не позволят этого сделать. Более того, ни в коем случае, нигде и ни при каких условиях не должны прозвучать две вещи. Первое, что она уже сделала одну такую запись, и второе – что она журналистка, участвующая в правозащитном движении. В лучшем случае, просто выгонят. В худшем? Об этом и думать нельзя. А насчет героических традиций? Все это есть, и даже сохраняется. В музеях. В воспоминаниях ветеранов. Сегодня армейские традиции – это постоянные, часто криминальные, разборки. А что, слишком сердито сказано? Ничего, кто пожелает обидеться, – уж перетерпит как-нибудь, зато, может, наконец, задумаются те, кому это положено, о том, что творится на самом деле…

Можно было подумать, что Столешникова выступает с высокой трибуны, громя своих невидимых противников.

И Лана заражалась ее горячим оптимизмом и верой в то, что однажды коленопреклоненный солдат, приносящий присягу верности Родине у знамени своей воинской части, станет не формальным «мероприятием» для очередной галочки в отчете наверх, а поистине священным действом, равным по своему легендарному величию клятве Горациев!

Елизавета Алексеевна хотела тут же объяснить Лане, кто такие Горации, но девушка читала о них еще в школе, когда «проходили» Древний Рим.

В общем, очень интересный разговор получился. За ужином и вечерним чаем. Лана много интересного для себя почерпнула из того, о чем рассказывала Столешникова, но главным было то, что у девушки, как она теперь считала, завязались достаточно прочные связи с руководством Союза Комитетов солдатских матерей. Ведь, по ее представлениям, Елизавета Алексеевна была не последней спицей в этом колесе. И поэтому ее несколько удивила позиция Столешниковой, которая вдруг словно вылила ей на голову ушат ледяной воды.

Когда Лана сказала, что обязательно напишет свой «горячий» материал для газеты, Елизавета Алексеевна предложила ей не торопиться и еще раз подумать о том, какая гроза может немедленно обрушиться на голову ее Андрея. Назвать сейчас всех поименно, это – убить его. Да, да, – отдать на растерзание тем, кто немедленно объявит парня клеветником, и, что самое страшное, сумеют это все доказать любой приезжей комиссии. И в подтверждение своей правоты продемонстрируют такие образцы воспитания, что всякие сомнения в правомерности действий военного начальства вмиг отпадут. А судьба Андрея окажется под большим вопросом.

– Нет, Ланочка, здесь надо долго и тщательно доказывать, выводить их постепенно на чистую воду! – строго сказала Столешникова. – Чтобы у них никакой возможности не оставалось опровергнуть те сведения, которые может напечатать любая независимая или «левая» газета. Да еще надо учитывать, что не каждый редактор захочет поднимать эту тему и ссориться с армейским руководством. Кто захочет плевать против ветра, когда и сам президент, и все правительство с утра до ночи только и рассказывают о том, какая забота проявляется о вооруженных силах, какая грандиозная помощь ей оказывается, сколько миллионов квадратных метров жилплощади выделяется и, вообще, какие сумасшедшие деньги идут в армию?! И вряд ли у кого-то встретит понимание информация о том, что в «энской», как писалось в свое время, части военнослужащие срочной службы, вместо постижения воинской науки, ежегодно, начиная с весны, вкалывают на строительстве частного жилья. Прежде хоть своим генералам строили – задарма, естественно, солдатикам пищу из своей же кухни на стройку привозили. А теперь ломятся на «новых русских», которые отстегивают их командирам. Все довольны! Все – в шоколаде! Один маленький, худой, замордованный солдатик не знает о том, сколько о нем проявляется «высокой» заботы. Потому что и обувь у него на два размера меньше, и форма мешком с задницы свисает, и ремень потрескался и того гляди лопнет, и старослужащему требуется деньгами платить, чтоб не бил, не увечил…

Она права, думала Лана. Скажут: быть того не может! Обсуждали ведь, наказывали и категорически – раз и навсегда! – запретили! Ложь, значит! Злой навет! Бессовестная клевета на доблестные… и так далее…

Крылова забыли. Не генерала и не известного маршала, а старинного русского баснописца. Про его Ваську-кота, который слушает, да ест себе преспокойно, зная, что пошумят и затихнут. А «господин» Алигаджиев, о котором рассказал Адька, на соседнем рынке за каждого солдатика, которого пришлет ему приятель-прапорщик для уборки мусора между торговых рядов и переноски тяжелых тюков с «заграничными» овощами, тому своему приятелю аккуратно, согласно таксе, выплачивает ежемесячно, как зарплату, вполне приличные деньги. Рабский труд никогда чрезмерно не ценился, – вообще, но в каждом конкретном случае стоил дорого. Вот такой парадокс. И никакую налоговую инспекцию это преступное обстоятельство не колышит…