уже известно, я основательно поработала. Только вытащить из дома престарелого больного человека не всегда получается с первого раза, если вообще получается. Это значит потеря времени и, соответственно, оплеуха от шефа. Отпустив меня, следователь, естественно, начал определяться с последующей тактикой. Единственно правильным решением, как и следовало ожидать, являлся вызов непредвиденно возникшего фигуранта, хотя подспудно возникло желание этого фигуранта, что называется, «убрать». В его голову сразу пришли несколько вариантов с несчастным случаем и ядами, но всплеск эмоций охладился сложностями с организацией – кому поручить? Не самому же руки марать. Плюс осознание факта, что на дворе давно уже не времена Берии или Ежова, навели некоторую тоску.

«Впрочем, чего переживать, – размышлял Зудов, когда принялся выписывать повестку старушке, – подзатрещину от шефа я, считай, уже получил. Теперь нужно взять форы. Наверняка там сговор. Вытащу старуху, надавлю, та и расскажет всё. Но вот какого ещё сюрприза можно ждать? Без сомнения, рецепты и карточки – её афёра».

Таким образом, вместо логичного финала, который должен был последовать за чистосердечным признанием, в делопроизводстве наметился затяжной вариант. Нет признания – нет быстрого финала. До этого в Зудовской практике, конечно же, всё решалось после первых допросов. Жертвы прежних оперативных мероприятий, напуганные описанием стандартных перспектив, как правило, сразу становились управляемыми. Но, то были просто наркоманы с атавистическими элементами интеллекта. Здесь же Зудов столкнулся с достойным противником.

Его размышления прервал Листиков, увидевший в щёлку между занавесками в окне своего кабинета меня, покидающую заведение. Это показалось несколько странным, так как визит продлился не более получаса, если, конечно, щёлка между занавесками не искажает обзор, или «Командирские» часы не барахлят. А у держащего руку на пульсе расследования, желание знать о сиюминутном состоянии дел всегда вполне логичное и к тому же законное. Особенно, если имеется личный интерес.

– Ну что, дожал козу? – первым делом спросил он, когда вошёл в кабинет подчинённого, – что-то быстро она свалила.

– Не получилось.

– Чего так?

– Да тут новые обстоятельства дела всплыли, – тяжело вздохнул Зудов и выложил эти обстоятельства начальнику.

– Вот ведь сучка, – сразу же вспылил тот, – и что ты решил предпринять?

– Допрошу старуху. Вот уже повестку выписываю.

Листиков, так стоял рангом повыше, а значит и шире мыслил, сразу оценил важность текущего момента. Из всего выходило, что подчинённый плохо ориентируется в ситуации. Во-первых, неизвестно, как долго старуха будет добираться до отделения, если вообще доберётся. Во-вторых, подследственная оказалась той ещё штучкой, способной на всевозможные неординарные решения. Значит, не исключены и другие сюрпризы. В-третьих, фактор времени играл не в пользу следствия, ограниченного сроками. В совокупности это могло привести к неблагоприятным последствиям. Например, если уголовное преследование по какой-то причине вдруг будет прекращено, то это прямо ударит по дальнейшей карьере.

– Какая на хрен повестка, – Листиков, не в силах совладать с внезапным приступом гнева, выкатил глаза, – быстро сам дуй к старухе и всё выясни. И чтобы все медкарты из всех отделений через час были у тебя в кабинете.

Таким разъярённым своего начальника ещё никто не видел. Зудова от неожиданности охватил некоторый ступор, но эмоции удалось сдержать. Если приказ о допросе представлял ясность, то по части медкарт требовались уточнения. Медучреждение содержит документацию на всё приписное население, и в конкретном случае, согласно последней переписи, это равнялось далеко не одному десятку тысяч человек. А может и больше.

– Что значит «все карты из всех отделений? – спокойно, как натаскивали ещё в школе милиции имени Дзержинского, спросил он, – кто позволит мне изъять регистратуру всей больницы? И как это сделать? Кто перевезёт? А куда всё складывать?

Быстро, как и положено бывшему оперативнику, проанализировав слова подчинённого, Листиков едва не обозвал его болваном, но сдержался. Его всегда бесила недогадливость. Конечно же, в виду имелись лишь карточки тех, кто фигурировал в деле. Естественно, нужно быть дураком, чтобы придумать тотальный арест на документацию. Или сойти за дурака, отдав некорректный приказ. Предположив, что недостаточно точно выразился, Листиков унял пыл.

– Не все, – взяв себя в руки, уточнил он, – а только те, кои в списке. И хирургические, и терапевтические, и гинекологические. В общем, все. Даже акушерские, если есть. Но незамедлительно, пока эта оторва ещё чего не выкинула.

– Понял, – исполнительно кивнул головой Зудов и приступил к действию; как и требовалось, незамедлительно.

Тем временем «оторва», то бишь я, отошедшая на приличное расстояние от здания, ставшего нарицательным понятию «вражина», двигалась по направлению к больнице. Вдруг из-за спины донёсся нарастающий топот. Повернувшись, я увидела бегущую по противоположней стороне улицы небольшую группу людей, часть из которых были явно знакомыми. Так оно и есть, личности двоих оказались мне более чем известны: Тимохина и Прикладова. С другими так же приходилось сталкиваться, как на облаве, так и в стенах конторы.

«Надо же, как рожи-то перекосило, – усмехнулась я, поняв, что происходит, – исполнительные, шавки! Только поздно уже. Раньше нужно было соображать»!

Команда, увлечённая исполнением приказа, даже не заметила, что оказалась в поле зрения своей «подопечной». Когда последняя спина из состава этой кодлы, ловко петляющей среди толпы, скрылась из виду, меня вдруг начал разбирать смех. Я представила, какой переполох они сейчас наведут в больнице. Но, чтобы не привлекать внимания прохожих – разумное решение, удалось сдержать себя. Второй разумный поступок привёл к перемене маршрута. Лишняя встреча с оперативниками, пускай и в более располагающих условиях – в больнице, не входила в планы.

«Если выиграл битву, – мои пальцы оптимистично сжались в кулачки, – значит можно выиграть и войну».

3.

Говорят, на Западе улыбка есть атрибут воспитанности. Улыбчивость там работает как мимолётное приветствие между любыми незнакомыми людьми. В общем, оказался ты в какой-нибудь Германии или Дании, и все улыбаются. Не знаю, как кому, а мне это кажется формой некоего сумасшествия. Представьте теперь, что идёшь уже по какой-нибудь нашей российской улице, и каждый встречный человек радостно скалится в твой адрес. В одном случае можно предположить террористическую атаку с применением веселящего газа – закиси азота. В другом – дефект макияжа, а то и голубиный сюрприз на лацкане собственного пиджака. Можно также заподозрить себя в психическом сдвиге: не могут же все вокруг одновременно сойти с ума.

Ответ этому один – попросту у нас не принято улыбаться направо и налево. И, скорее всего не от национальной черствости. Попросту в подобном западном поведении напрочь отсутствует логика. Ну как тогда в таких условиях выражать радость от встречи с действительно приятным или просто нужным человеком? Улыбка здесь уже не работает, так как уравняет друга