– Убирайся, – лишь проскрипел тихо голосом, еле сдерживая жар молодецкий.

Святослава медлить не стала. Потянулась было к одежкам, что на полу были, но Ярослав ее опередил.

– В чем есть убирайся!

Купеческая дочь побледнела от услышанного. Она же голая! Неужто он хочет ее так из дому выгнать? Ярослав же, заметив, что девица замялась да посмотрела на него умоляюще, схватил ее за руку и потащил к двери.

– Нет, пожалуйста, прошу тебя! – закричала она.

– Ты себя опозорила, в мой дом придя. Вот иди и свой позор далее показывай, – гневно ответил Ярослав, да и выставил девку за дверь на холод уличный.

Святослава, очутившись во дворе, ахнула да лицо руками прикрыла. Вся побагровела от стыда такого да от обиды смертельной. А во дворе дружинники стояли. Они уставились на девицу голую, златыми волосами лишь до бедер прикрытую, да ошалели от увиденного. Смолки все, девицу жадно глазами поедая. Святослава кинулась прочь, опозоренная, чтоб хоть куда-нибудь спрятаться, но кто-то схватил ее сзади руками крепкими.

– Нет, нет! – заверезжала девица, будто ее режут, вырываться стала.

– Да это я, Радомир! – закричал ей на ухо дружинник и накинул плащ свой на тело оголенное. – Идем в дом мой, там Мила.

Ощутив на себе ткань грубую, что все ее тело прикрыло от глаз похотливых, Святослава успокоилась и позволила Радомиру себя отвести. Шла быстро, голову за волосами спрятав, чтоб никто не признал в ней дочь купца Кузьмина.

***

В доме же Мила ахнула, когда подругу свою увидела обнаженную, в одном лишь плаще.

– Да кто же посмел? – воскликнула она.

– Ты лучше иди одежды свои принеси, да не расспрашивай, не до того сейчас! – повелел ей муж.

Мила сразу же исчезла в своей горнице, одежки подбирать.

– Ну, ну, успокойся, – сказал ласково Радомир Святославе. – Здесь ты в безопасности. На, медовой выпей, согрейся, – и протянул ей кружку, напитка полную.

Святослава благодарно кивнула, кружку до дна осушила и, почувствовав, как тепло по всему телу разливается, расплакалась.

– Ярослав? – спросил дружинник напряженно.

Та только кивнула.

– Случилось что худое?

– Нет, не тронул.

Радомир облегченно перевел дух. Слава богам, не опорочил девку сотник его.

– Вот это самое главное. А про остальное забудешь скоро.

– Да как же забыть такое? Чай, перед всей дружиной опозорилась! – и пуще прежнего рыдать стала.

– Да не опозорилась ты! Там только шесть человек было, и никто из них тебя не знает. Пошутят пару дней да забудут.

– Только я не забуду!

– Ну, это уже твое дело. Да ты плачь, плачь, легче станет, – и положил он голову девицы на свое плечо. Знал, что девкам так нравится.

Выплакавшись на плече у десятника княжеского, Святослава успокоилась да переоделась в одежки, что Мила принесла. Те почти впору были, только чуть коротковаты.

– До дому дойдешь! – рассмеялась подруга.

– Так как же это вышло? – не удержалась Мила от расспросов.

Радомир хотел шикнуть на жену, чтоб не лезла, но Святослава решила сама все подруге рассказать.

Поведала и о том, как хотела с Ярославом поговорить, как все два года о нем грустила да вспоминала, ни на миг не позабыв глаза его серые. И о том, как ударил ее по щеке, а потом одежды срывать начал. И о том, как за дверь голой выставил.

Мила слушала, обомлев, а Радомир лишь хмурился и о чем-то своем думал.

– Ты не ходи к нему более, – сказал он, когда девица закончила свою печальную повесть, – негоже это. Он сотник княжеский. Если чего надумает с тобой сделать, никто с него не спросит, только князь. А тот еще нескоро прибудет. Тебе очень повезло, что он тебя не тронул.

– Не буду, – покорно согласилась Святослава. – Я не знала, что он таким стал, не ведала. Думала, вспомнит меня. Лишь два года прошло, как мы…

И запнулась. Не хотела говорить о том, как он в женки ее звал, а она отказалась, руку преданную не взяв.

– Два года для него как целая вечность прошли, Святослава. Он такого повидал, что бересты всей не хватит описать, – заключил Радомир.

– Это он таким из Хазарии вернулся?

– Нет, раньше. Еще от вятичей.

– А что же случилось?

– Не знаю. Ведаю только, что он уже с Киева другой был. Между вами что-то такое произошло, что он хмурым и нелюдимым стал. Дичился всех да сидел одиноко от другов своих. Но он тогда по ночам еще имя твое во сне шептал, хоть сам того и не ведал, а я не сказывал. А после той истории с женой Мстислава будто все переменилось в нем окончательно. Словно огонь жизненный у него внутри погас и стало там черным-черно.

– А что случилось с женой Мстислава? – спросили девицы.

– То не моя тайна, сказывать не могу. Одно только ведаю, что с тех пор он и возненавидел баб всех лютой ненавистью.

– Это я во всем виновата, – всхлипнула Святослава.

– Да ты-то тут причем? – удивился Радомир.

– Да при том, что с меня и начал Ярослав всех баб ненавидеть. Обидела я его сильно тогда в Киеве.

– Да тебя он уже давно простил! – заверил дружинник. – Вот только себе простить не может того, что натворил. Такое бы никто простить не смог. Когда чернота душу обволакивает, уже не вырваться из нее. Вот и лютует, да не в радость себе, а в горечь.

– Так правду говорят, будто Ярослав девок насильничал, а некоторых даже убил?

– Правду. Очень горькую правду, – понурив голову, ответил Радомир. –Друг-то и начальник он славный, а вот девкам от него житья нет. Поэтому и говорю, чтобы не ходила более. Другим он стал. Забудь его. Того, кого ты знала, уже нет. Теперь Волк он, и по имени, и по сущности своей. Настоящий Волк.

Святослава промолчала. Легко сказать – забудь! Сегодняшнюю встречу она теперь никогда не забудет и не простит!

Радомир проводил Святославу до самого дому, подсадил к окошку ее горницы, чтоб смогла внутрь залезть. Не хотела Святослава, чтоб ее кто-то видел в одежках чужих да с губой разбитой. Пробравшись в покои свои, она сразу же на ключ заперлась. Никого не пускала, мол, голова у нее болит. А сама травы лечебные к губе прикладывала да глаза от слез горьких осушала. Больно было от того, что не смогла вернуть любимого. Видимо, прав Радомир, его уже и не вернешь. Кто хоть раз кровь девке беззащитной пустит, никогда уже из темноты не воротится.

Вздохнула Святослава тяжко. Ей жить дальше надобно.

***

Радомир на следующий день после случившегося к Ярославу подошел.

– Разговор есть, – сказал сурово.