для понимания сказать, коронным блюдом была пряная вяленая савринина – вкусная такая, что с языком проглотишь, да только жесткая страшно. Вот и ножи там точили так остро, что ими волосинку можно было надвое разрезать. Ну и еще одной детали я не учел – что малость лишнего выпил. Нет, сперва это, конечно, на руку сыграло – подошел я к моей леди, не смущаясь и не тушуясь, дерзко с ней позаигрывал, привлек, значит, внимание. Ну а потом начал свое трюкачество. Она как ахнет! Охнет как! Я, собой довольный, в раж вошел… И все было ничего, пока не решил я на ее личико чудесное глянуть, проверить, влюбилась она в меня уже или только собирается. Ну и нож один… Ладно, так и быть, не стану вас подробностями стращать. В общем, целителя даже звать не стали – помер я на месте. Ну и дама моя, конечно, в ужасе и шоке… Не каждый день такое увидишь.

Матиас снова мечтательно улыбнулся.

– Ну и что вы думаете? Пусть и облажался, но покорил я в итоге сердце моей красавицы Ванды, и мы поженились. Деток у нас двое, и даже внучка есть. Так что мотайте на ус, желторотики: пожертвовать собой во имя любви – не какой-то там поэтический оборот, а надежный, проверенный метод…

Диаль, задумчиво чертившая палочкой узоры на земле, пока слушала его рассказ, тряхнула чернильными патлами и вскинула брови:

– Рада за вас, но позволь уточнить. Ты мало того, что потратил жизнь, красуясь пьяным перед девушкой, так еще и гордишься этим? Ну и бестолочь…

– Просто ради твоей бледной моськи никто такого не делал, вот тебе и завидно, – беззлобно усмехнулся Матиас и умиротворенно прикрыл глаза, словно бы засыпая. – Ну ничего, не дрейфь… У тебя все… впереди…

Сложив руки на груди, муранка прислонилась спиной к его койке, кисло улыбаясь краешками губ.

Галдеж стоял, как на базаре, а то и хуже. Лу распахнула глаза, окончательно вырываясь из липких оков дремы. Первым делом она увидела бледное лицо Диаль. Та все еще сидела на земле и, кажется, так и не переменила позы с тех пор, как девчонка уснула. На койке муранки, что напротив, теперь восседала шаотка в доспехах, с ног до головы перепачканная в крови и грязи. У нее не было правой кисти, и она, прижимая повязку к обрубку, горланила:

– Сделай мне руку, Йохан! Я знаю, ты можешь! Мне нужна новая!

В лазарете царила полнейшая неразбериха. Похоже, происходило именно то, о чем целитель предупреждал ранее: с наступлением рассвета отряд, всю ночь сражавшийся с врагом, вернулся с поля боя. Накал страстей нарастал с каждой минутой. Плач и стоны перекрывались гомоном голосов – все те, кто был в состоянии разговаривать, продолжали неустанно это делать, невзирая на бессилие и боль, словно во имя какой-то великой миссии.

– …каждый день больше, чем накануне, говорю вам, через пару недель…

– …эй, кто-то видел Тревиса?..

– …жахнуло так, что у меня рожа подкоптилась, а им хоть бы хны…

– …кто-нибудь может подлечить моего ездового гризли?..

– …выздоровел? Помер? Тревис! Куда мог деться-то…

Люди продолжали прибывать – некоторые тащились сами, поддерживаемые товарищами, некоторых на носилках доставляли и перекладывали на свободные койки ходячие шарнирные куклы, которых тоже прибавилось в числе.

– Время окончено! – лихорадочно твердил где-то неподалеку писклявый голосок. – Время… Вышло…

– Ты ее знаешь?

– Я-то да, но вот она никого не узнает.

– Она бредит, оставьте ее в покое…

Лу обводила лазарет взглядом, и к горлу подкатывала тошнота. Кругом царили раны, увечья и кровь – ее пятна, сливающиеся с оттенком, в который одевались здешние воины, ее запах был везде. Девчонка никогда не считала себя неженкой, в бытность рабыней ей довелось повидать немало отталкивающих вещей, но все это выглядело чересчур жестоко даже для нее. Однако она не позволяла себе отвернуться или закрыть глаза: где-то здесь мог оказаться тот, кого она жаждала встретить и одновременно боялась увидеть среди этих несчастных, искалеченных, израненных людей…

– Эй, кому говорю! Мне нужна рука! Это срочно! Я пойду мстить этой твари!

Еще, куда ни глянь, повсюду виднелись рыжие ауры – шатер был полон люмеров в белых рясах. Йохан стоял возле стонущего в скрюченной позе человека с широким рваным порезом, пересекающим его грудь по диагонали. Оставаясь совершенно невозмутимым, словно невосприимчивым к происходящему, целитель прикрыл глаза, прижимая окруженную сиянием ладонь к груди несчастного, благодаря чему рана, кажется, медленно затягивалась сама по себе.

– Как ты ее узнаешь? – спросил воинственную шаотку сидящий на соседней кровати Оттис, натягивая ботинки. – Они все одинаковые.

– Ну уж нет, я эту паскуду запомнила! – кричала женщина, брызжа слюной. Наклонилась, отыскала на земле камешек и швырнула в Йохана, который по-прежнему не уделял ей внимания. Промахнулась, смачно выругалась, с ненавистью глянув на уцелевшую левую руку.

– На лицо бред от шока, – громко бросил Йохан, не отрываясь от своего занятия. – Я прописываю тебе постельный режим, дорогуша. Эй, кто-нибудь, займитесь ей, пока она тут все не разнесла.

К ней подоспели двое целителей, силком укладывая на кровать, что сопровождалось потоком нецензурной брани. Вскоре им удалось как-то заколдовать ее, и она угомонилась, позволяя позаботиться о своем увечье.

Среди люмеров один держался особняком – ходил вдоль коек, распределяя и опрашивая новоприбывших, выпроваживал из шатра здоровых и параллельно делал пометки в большой книге, парившей перед ним в воздухе. Один шаот, шедший по проходу, задел его перекинутым через плечо туго набитым рюкзаком и вместо извинений бойко рапортовал:

– Возродился и сваливаю!

Пока люмер записывал его имя в книгу, на него обрушились возгласы:

– Так это ты, жопа фениксова, всех ночью перебудил?

– У тебя что, две жизни было?

– Не многовато будет? Поделись по-братски!

С ухмылкой на лице он стал пятиться, показывая всем средний палец. У выхода он чуть не столкнулся с парой кукол, которые стояли без движения с пустыми носилками, ожидая новых команд. Люмер с книгой наклонился над соседней с Лу койкой, снимая подвеску с шеи лежавшего там шаота, и девчонка ожидала услышать, как знакомый грубоватый голос возмутится: «эй, ты что это себе удумал, братец?» Но ничего такого она не услышала, а через мгновение поняла, что уже не услышит. Забрав жетон, люмер сделал легкий жест, заставляя кукол приблизиться, и Диаль медленно поднялась с земли, отряхиваясь и освобождая им место.

Не в силах лицезреть безжизненное лицо соседа, девчонка повернулась к муранке. Теперь, в проникавшем через открытый полог утреннем свете были хорошо различимы белые прожилки, тянущиеся вверх по ее шее к лицу