— Сара! — заорал Семён Зиновьевич. — Пора бы понять наконец!

Но старухи уже и след простыл вместе со столиком.

— Что за паника? — Убейбох почувствовал, как у него снова задрожали пальцы рук. — Вы мастер, однако, на эти ваши штучки…

— За мной следят, — произнёс гость и, проскочив в дверь, без сил рухнул на стул.

IV

— Значит, нож? — не сводил глаз с эксперта Жельцова капитан угрозыска Донсков.

— Нет, любезнейший Юрий Михайлович, тут использовался инструмент более деликатного свойства, — медик поправил очки, то и дело съезжавшие с его маленького носика. — Я бы осмелился предположить ювелирную, так сказать, технику.

— Ну? — Донсков пожирал глазами флегматичного патологоанатома.

— Бритва, если желаете… Да-с, бритва.

— Уж не парикмахер ли?

— А что? Вполне возможно, — причмокнул губами медик в раздумье и совсем снял очки, отвёл их в сторону, разглядывая припотевшие стёкла. — Но эти вопросы не ко мне. Это к психиатру. Станислав Эмильевич Росин вам соизволит. У него таких пациентов…

— Псих?

— Не исключено. Но! — Жельцов, словно опомнившись, задрал руку с очками вверх и оттопырил большой палец. — Меня увольте, ради бога, Юрий Михайлович. Я и так забрался не в свою сферу. А то, простите, насоветую.

— Хорошо, хорошо, — бросился успокаивать его Донсков. — Но вы что-то ещё хотели добавить, Валентин Фёдорович? Про числа?

— Да, да, — эксперт водрузил очки на прежнее место, почесав заодно и нос, затем в задумчивости потеребил длинными пальцами остатки жидких волос на затылке. — Знаете, милейший Юрий Михайлович, тут как раз может прятаться ещё одна удивительная загадка.

— Чего-чего, а с этим добром злодей постарался, — мрачно вздохнул капитан угрозыска. — Не припомню я, чтобы подобное случалось. Лудонин команду дал архивы прошлых лет перетряхнуть. Чуть ли не до самой революции. Ничего в помине не было подобного.

— Порошинки в глубине порезов…

— Порох!

— Совершенно верно.

— Не прижигать ли он думал? Вот иезуит! На живом ещё человеке!

— Нет. Это был уже труп.

— Так почему же не зажёг? Спичек не было?

Эксперт пожал плечами.

— Испугался?.. А может, не успел? Помешали?

— Смею предположить две версии.

— Так, так…

— Ну… первая тривиальная: заставить других о чём-то задуматься, напомнить. Знаете ли, таких знаков ради скуки на коже не вырезают. Может быть, запугать…

— Понятно. А вторая?

— А вторая?.. Простите за некоторую иррациональность, но…

— Смелее, Валентин Фёдорович! — Донсков в отчаянии хлопнул себя кулаком по колену. — В моём положении все догадки, даже безумные, нельзя сбрасывать со счетов.

— Я предполагаю возможность, так сказать, ритуального убийства.

— Это что же?

— Вспомните сожжение на кострах еретиков… Средневековье. Или человеческие жертвоприношения у ацтеков в Древней Мексике. Да мало ли было всего в истории цивилизации. Различные, так сказать, тайные общества…

— Вы думаете?

— Я лишь позволил себе пофантазировать. Эти три цифры…

— Вот этого я и боялся больше всего, — поморщился, как от зубной боли, Донсков. — В нашем курятнике и без этого слухи дикие поползли, а теперь вообще проходу не дадут, начальство теперь с живого не слезет.

— Да кто же прознает? — медик даже очки опять снял с носа. — Это же, так сказать, тайна следствия?

— Вот именно, тайна, — буркнул капитан угрозыска и чуть не сплюнул. — Только тайна для следствия, а на Больших Исадах уже торговке последней всё известно.

V

Как ни крути, а неделя заканчивалась не так, как хотелось. И с делами несуразица, и Кирилл опять собрался укатить с театром в командировку.

Следователь по особо важным делам Зинина распахнула окошко, кинула грустный взгляд в пустынный двор и едва не выстрелила окурком папироски вниз на асфальт. Но вовремя опомнилась. Увидит Михал Палыч, затуркает назиданиями: внизу чахло её деревце.

В прошлом году на «субботнике» в общем гомоне и на праздничном веселье под магнитофон криминалиста Черноборова посадила она под своим окном берёзку уже крупненькую, чтобы меньше болела, а вышло наоборот: то она сохнет, то от Костьки, шофёра непутёвого, ей достанется. Старший по прокурорскому гаражу шофёр Нафедин, хотя и гоняет шалопая почём зря, да разве уследишь: помоет тот машину, нет-нет да и выплеснет остатки воды под берёзку. Мучилась её любимица, так без листьев и простояла весну и лето, вот и сейчас ей нездоровится, квёлая вся, как и её хозяйка…

Зинина закурила снова, присела на подоконник, задумалась. Не сложился у неё этот год, всё как-то наперекосяк, и главное — Кирилл; опять ему ехать захотелось, лишь бы из дома удрать. Он ей не всё договаривает о причинах, нос в сторону воротит, лишь она начинает расспрашивать мужа, а ведь догадался бы, чудак, что ей всё известно про его шашни… Молодая блондинка Элеонора заблистала на подмостках в прима-артисточках! И, конечно, помреж Чечёткин безотлагательно организовал турне по провинциям. Собрался «нести культуру» в самые отдалённые уголки области. И, конечно, везёт молодых и подающих надежды, чтобы полнее раскрылись там, в глуши, их таланты. И Кирилл следом. Помогать Чечёткину молодых раскрывать!..

Знает она, как это у них на пару здорово получается. Один с лысиной на макушке, другой с грыжей в позвоночнике. А туда же, к молодым… Наставнички! Сорвал Кирилл ей отпуск. Плюнула, решила выйти на работу раньше времени. Чего попусту дома нервы мотать…

— Ещё здесь? — просунулась в дверь голова Федонина, старший следователь переминался с ноги на ногу на пороге. — Расходится народ, а ты как?

— Чего уж, — спрыгнула она с подоконника, украсила лицо непринуждённой улыбкой. — Заходи.

— Я проведать, — Федонин прошёл в кабинет. — Как отпуск-то провела? Никуда не ездила?

— Да вот… — она улыбнулась ещё веселей. — Мечтала в Кисловодск, да не получилось.

— Что же рано? Отдыхала бы.

— Нам, молодым и красивым, и недели достаточно, чтобы восстановиться.

— Похвально, — Федонин хитро сощурился. — Колосухин уже осчастливил?

— Чем?

— Ну как? Дело-то передал на этого?..

— Вон. На столе.

— Ты что же? И не открывала ещё?

— А что такое?

— Нет. Я ничего, — смутился старший следователь и покачал головой. — Ну, Колосухин… Ну, психолог, тонкой души человек. Хотя, может быть, и верно: зря болтают лишнего, зря паникуют.

— Ты про что, Паша?