– Так она умерла! – воскликнул Филипп.

– Нет, сын мой, не умерла! Еще есть слабая надежда спасти ее! Кризис наступает, через час ее судьба должна решиться: или она поправится и вернется к жизни и любви, или последует за сотнями других, похищенных смертью в нашем городе!

Затем патер Сейсен подвел Филиппа к постели и отдернул полог. Амина лежала без сознания, тяжело дыша; глаза ее были закрыты. Филипп схватил ее горячую руку, прижал ее к своим губам и, опустившись на колени подле кровати, залился слезами. Как только он немного успокоился, патер Сейсен уговорил его подняться на ноги и сесть рядом с ним у кровати больной.

– У нее тиф, – говорил патер. – Эта страшная болезнь унесла у нас много жертв; счастливой считается та семья, где оплакивают только одного члена: чаще целые семьи становились жертвой эпидемии!

Дверь отворилась, и высокий господин в темно-коричневом камзоле, держа у носа губку, насыщенную уксусом, вошел в комнату и направился к кровати больной, попутно поклонившись Филиппу и патеру. Пощупав пульс, он приложил руку к ее лбу, затем накрыл ее простыней и одеялами. Подойдя к Филиппу, он подал ему губку и знаком дал понять, чтобы Филипп воспользовался ею, между тем сам вышел на площадку, куда вызвал за собой и патера Сейсена.

Вскоре патер вернулся.

– Доктор сообщил мне сейчас свои предписания, – сказал он. – Он полагает, что ее можно будет спасти. Надо, чтобы она оставалась укрыта одеялами, и в случае, если она сбросит их, надо непременно сейчас же опять накрыть ее. Но, главное, все будет зависеть от тишины и спокойствия с той минуты, как она придет в себя.

– Это мы, без сомнения, можем предоставить ей! – проговорил Филипп.

– Что меня беспокоит, это ваше присутствие. Не известие о вашем возвращении, ведь радость убивает, а другие причины…

– Какие?

– Тринадцать дней она в бреду, и за все это время я почти не отходил от нее, отлучаясь только для исполнения моих обязанностей и необходимых треб. И в бреду она говорила такие вещи, от которых душа моя переполнялась ужасом. Очевидно, эти мысли давно удручали ее душу и теперь, вероятно, замедлят ее выздоровление. Вы, верно, помните, Филипп, что я когда-то хотел узнать тайну, уложившую в могилу вашу мать и которая, может быть, уложит теперь туда же и вашу молодую жену, ведь она ей, очевидно, известна, правда это?

– Правда, отец мой, она ей известна!

– Так вот она в своем бреду рассказала все! Нет, даже больше, я думаю! Но об этом мы не будем говорить теперь; побудьте с ней, я вернусь через полчаса; к этому времени, как сказал доктор, известные симптомы укажут, придет ли она в себя или надо считать ее погибшей.

Филипп шепотом сообщил патеру Сейсену, что внизу находится патер Матиас, которого он просил быть своим гостем, и поручил старому другу разъяснить гостю настоящее положение и позаботиться о нем, чтобы ему было предоставлено все, что нужно для его удобства.

Патер Сейсен ушел, а Филипп сел у кровати жены и отдернул полог.

«Увы! Так-то мы свиделись с тобой, Амина! – подумал он. – Прав был патер Матиас, предостерегая меня не слишком полагаться на счастье! Боже правый, будь милосерден и прости, что я любил ее больше, чем Тебя, прости и пощади ее жизнь, не то я погиб!» И, закрыв лицо руками, он долго и горячо молился, затем склонился над Аминой и запечатлел долгий поцелуй на ее горячих губах.

Губы ее были страшно горячи, но при этом все-таки на них была влага, и лоб также был влажен. Он взял ее руку, и ладонь ее была влажна. Заботливо укрыв ее всеми одеялами, он с тревогой и надеждой стал следить за ней.

Через четверть часа у Амины выступила сильная испарина; дыхание ее стало постепенно ровнее и спокойнее, затем она стала шевелиться, сделалась беспокойной, стала сбрасывать одеяла. Филипп тотчас же снова укрывал ее, и наконец она как будто заснула крепким, сладким сном.

Вскоре вернулся патер Сейсен и с ним вместе и доктор. Филипп сообщил, что произошло с больной; доктор подошел к постели, посмотрел на Амину, прислушался к ее дыханию и, вернувшись к Филиппу, проговорил:

– Ваша супруга будет жить, мингер, но я не советовал бы, чтобы она так неожиданно увидела вас перед собой: потрясение может быть слишком сильно для нее в настоящем положении! Пусть она спит как можно дольше; когда она проснется, то придет в полное сознание; тогда предоставьте ее попечениям патера Сейсена!

– Могу ли я оставаться здесь в этой комнате, пока она не проснется, и затем незаметно уйти?

– Это бесполезно! – возразил доктор. – Болезнь заразительна; вы и так уже слишком долго пробыли в этой комнате. Идите вниз и оставайтесь там; вам надо сейчас же переодеться, переменить на себе решительно все: и белье, и платье – и позаботиться о том, чтобы для нее была приготовлена свежая постель в другой комнате, куда вы ее перенесете, как только увидите, что это можно сделать. Эту же комнату заприте, а все окна в ней растворите настежь, чтобы она хорошо проветрилась. Стоит ли вырвать из когтей смерти жену, чтобы тотчас же, не дав ей оправиться, обременить ее заботами и уходом за больным мужем?!

Филипп не мог не согласиться с разумными советами врача и, выйдя из комнаты вместе с ним, пошел переодеться, затем прошел к патеру Матиасу, которого он застал в гостиной.

– Вы были правы, отец мой! – заметил он, тяжело опускаясь на диван.

– Я – старый человек и потому недоверчиво отношусь к жизни, а вы молоды и пылки; вот и вся разница! Но я надеюсь, что все обойдется благополучно!

– И я также надеюсь! – сказал Филипп и смолк, погрузившись в свои мысли.

Он размышлял о том, что ему сказал патер Сейсен, что Амина в бреду открыла их семейную тайну. Гость, видя, что Филипп занят своими мыслями, не тревожил его. Так прошло около часа, и Филипп очнулся только тогда, когда в комнату вошел его старый друг Сейсен.

– Возблагодарите Бога, Филипп, – проговорил он, входя, – Амина проснулась в полном сознании, и теперь нет сомнения, что она выздоровеет. Она приняла укрепляющее силы лекарство, прописанное ей доктором, хотя ей до того хотелось спать, что ее с трудом можно было уговорить сперва выпить лекарство. Теперь она опять крепко спит и, вероятно, проспит несколько часов. Я оставил подле нее одну из девушек, а сам пришел сюда позаботиться о чем-нибудь съестном для вас и вашего гостя. Но вы, Филипп, еще не познакомили меня с вашим новым другом, который, как вижу, мой собрат.

– Простите меня, отец, – сказал Филипп, – я уверен, что вам будет приятно познакомиться с патером Матиасом, который обещал мне погостить у меня некоторое время; надеюсь, подольше. Теперь позвольте мне оставить вас на время и позаботиться о завтраке!

Филипп прошел на кухню, приказал подать завтрак в гостиную, а сам надел шляпу и вышел из дома. Он шел, куда глаза глядят, без всякой определенной цели, потому только, что чувствовал потребность разобраться в своих мыслях и освежиться, так как он положительно задыхался. На улице он встретил многих знакомых, от которых узнал, что эпидемия унесла около двух третей населения Тернезе и что оставшиеся в живых до того ослабли, что не в состоянии приняться за свои обычные занятия и терпят страшную нужду. И Филипп мысленно поклялся не пожалеть своих сбережений, чтобы облегчить участь всех окружающих. С этими мыслями он вернулся домой спустя часа два после своего ухода и застал обоих патеров беседующими в гостиной. Амина все еще продолжала спать.