– Сын мой, – сказал патер Сейсен, – мы здесь о многом говорили с патером Матиасом и между прочим о некоем сверхъестественном судне, появления которого отец Матиас был очевидцем. Ввиду того что мне известна в общих чертах ваша тайна, не лучше ли будет, если вы теперь же сообщите нам обоим все факты, относящиеся к этой странной и страшной истории?! Подумайте только, кто, как не мы, отцы духовные, может поддержать вас, помочь вам разобраться в ваших сомнениях, дать вам разумный совет; а главное, подумайте о том, что эта тайна лежит тяжелым бременем на душе вашей жены. В вашем присутствии, когда вы здесь, подле нее, она, быть может, и не чувствует всей ее тяжести, но в одинокие дни и ночи, когда она остается одна на долгие месяцы, как нуждается она в поддержке и утешении, а вы лишили ее и того и другого! Жестоко и себялюбиво было с вашей стороны, Филипп, оставить ее одну нести такую страшную тайну!

– Вы правы, отец мой, – согласился Филипп, – я сознаю, что мне следовало раньше ознакомить вас со всей этой необычайной историей, и теперь я скажу вам все, что мне самому известно.

И Филипп со всеми подробностями рассказал все, начиная с событий последних дней жизни его матери и кончая настоящим днем; в заключение добавил:

– Теперь вы видите, отец мой, что я связал себя клятвой и что мне теперь ничего более не остается, как только подчиниться своей участи!

– Мы слышали от вас, сын мой, – отвечал патер Сейсен, – удивительные вещи, и нам надо разобраться! Оставьте нас на время, чтобы мы могли вместе все взвесить и обсудить; когда мы придем к чему-нибудь, тотчас же сообщим вам.

Филипп пошел наверх в комнату Амины, которая все еще спала. Он отпустил служанку, а сам сел на ее место подле кровати. Так он просидел около двух часов, когда его наконец позвали вниз.

– Мы долго обсуждали все, что слышали от вас, сын мой, – сказал патер Сейсен. – Мнение преподобного отца Матиаса, а также и мое, что, допустив, что все факты, переданные вами, именно таковы, как они вам кажутся, все же возможно, что сообщение, сделанное вам, исходило не от небес, а от дьявола, толкающего вас на погибель. Ввиду всего этого мы предлагаем вам употребить часть доставшихся вам от отца денег на молитвы за упокой его души, затем советуем оставаться дома, пока какое-нибудь новое знамение не подтвердит вашего предположения, что вы предназначены волею свыше для выполнения этой странной задачи!

– Ну, а данная мною клятва?

– От этой клятвы святая церковь может разрешить отступить, и разрешение это вы получите. Вы предоставьте себя в нашу волю, и если в том, что мы вам советуем, есть какой-нибудь грех, то грех этот будет наш! Пока же не будем более говорить об этом; я пойду наверх и, когда Амина проснется, исподволь подготовлю ее к радости вашего возвращения!

«Ждать нового знамения! – рассуждал сам с собою Филипп по уходе патера Сейсена. – Конечно, знамения и чудеса бывают; почему же и не быть новому знамению в подтверждение того, в чем они сомневаются? А что молитвы об упокоении души отца могут быть ему полезны, это не подлежит сомнению. Во всяком случае, если они принимают на себя ответственность, то я остаюсь не повинен ни в чем. Так будем ждать нового знамения божественной воли!» – решил Филипп и вышел пройтись.

Время клонилось к вечеру; солнце садилось. Филипп, незаметно для себя, прошел на то самое место, где он произнес свою клятву. Все кругом было как тогда, и вся сцена ожила в его памяти с невероятною ясностью. Филипп, как тогда, опустился на колени, снял у себя с шеи реликвию, приложился к ней и стал ждать знамения. Но солнце зашло, и ночь спустилась на землю, а знамения не было. Тогда Филипп поднялся и медленно пошел домой.

Вернувшись, он тихонько поднялся по лестнице в комнату Амины, которая теперь не спала, а беседовала с патером. Полог был опущен, и она не могла его видеть.

С сильно бьющимся сердцем Филипп прижался к стене в головах кровати и слушал.

– Вы говорите, что у вас есть основание думать, что вернулся мой муж, – проговорила Амина слабым голосом. – О, скажите мне, какие это основания!

– Мы знаем, что его судно вернулось, и человек, видевший это судно, говорил нам, что все вернулись здоровыми!

– Так отчего же он не здесь?.. Или он не вернулся, или он уже здесь! – сказала она. – Я знаю, что он должен быть здесь, если только он жив! Скажите, патер Сейсен, ведь он здесь! Не бойтесь сказать мне «да», но если нет, так это меня убьет!

– Он здесь, Амина, – сказал патер, – здесь и жив и здоров!

– Ах, Боже мой, благодарю Тебя! Но где же он? Если он здесь, то должен быть в этой комнате, или вы обманываете меня?!

– Я здесь! – воскликнул Филипп, отдергивая полог.

Амина вскрикнула, приподнялась, протянула вперед обе руки и вдруг откинулась назад, лишившись чувств. Но через несколько секунд она уже оправилась, подтвердив слова патера Сейсена, что радость не убивает.

Мы обойдем молчанием несколько последующих дней, в продолжение которых Филипп неотлучно находился подле постели больной жены, которая стала быстро оправляться. Когда она достаточно окрепла, он рассказал ей обо всем, что произошло, и о своем признании обоим патерам и их решении. Амина, радуясь тому, что Филипп должен был оставаться с ней, присоединилась к мнению патеров, и с того времени долго не было и речи об отъезде Филиппа в дальнее плавание.

Прошло шесть недель, и Амина настолько оправилась, что гуляла, опираясь на руку мужа, по окрестностным полям и лугам или ютилась подле него на диване в их уютной гостиной. Патер Матиас все еще гостил у них.

Мессы за упокой души Вильяма Вандердеккена совершались регулярно, за них было щедро уплачено вперед; кроме того, значительная сумма была предоставлена патеру Сейсену для вспоможения больным и нуждающимся. Но хотя Филипп был освобожден от клятвы, хотя он подчинился решению патеров и поддавался мольбам и ласкам Амины, тем не менее он внутренно протестовал против своего бездействия и считал себя неправым в том, что пренебрегал или, вернее, как бы забывал о своем сыновнем долге. Амина замечала, что ее муж, как только оставался один, становился мрачен и задумчив, и своим женским чутьем угадывала причину.

Однажды, когда они вместе сидели на зеленом берегу и молча обрывали цветы, расцветавшие кругом, Амина, воспользовавшись удобным случаем, спросила мужа:

– Ты веришь в сны, Филипп? Думаешь, что через их посредство мы можем иметь сношение с чем-нибудь сверхъестественным?

– Конечно можем, – ответил Филипп, – это нам подтверждает и Священное Писание!

– Так почему же ты не хочешь довольствоваться снами?

– Но, милая Амина, сны непроизвольны; мы не можем призвать или прогнать их по своему желанию!

– Нет, можем, – возразила Амина, – скажи себе только, что ты желал бы видеть во сне то, что всего ближе твоему сердцу, и ты увидишь!

– Неужели?

– Да! Я имею эту власть, Филипп, хотя никогда не говорила тебе об этом. Я унаследовала ее от матери и еще многое другое, о чем все это время ни разу не вспомнила, ведь ты знаешь, Филипп, что я никогда не говорю неправды. Так вот я говорю тебе, что, если ты захочешь, тебе приснится то, чего ты пожелаешь!