удара. Когда мы рванули вперед, поначалу показалось, что Ян тоже погиб. Но кровь принадлежала только Джинджи. Ян был сбит с ног взрывом, но его только оглушило.

Это стало почти повторением инцидента с Крисом за два дня до этого. Всего за сорок восемь часов я увидел, как двое моих товарищей умерли самой ужасной смертью, какую только можно себе представить — хотя, по крайней мере, они были милосердно быстрыми — и еще один получил ужасные ранения, а на мне не было ни царапины.

Я не суеверный и не особо религиозный человек, но пока ждал вертолета, который должен был забрать останки Джинджи и отвезти Яна, находившегося в глубоком шоке, в полевой госпиталь, я извлек четки из левого верхнего кармана своей формы, где они всегда хранились, и пробормотал пару благодарственных молитв «Аве, Мария».

Четки мне дала пожилая женщина, чей отец носил их во время Первой мировой войны, а муж — во время Второй. Она подарила их мне в 1970 году со словами: «Возьми их, дорогой. С ними мой отец и мой муж благополучно прошли через две мировые войны. Дай им возможность сделать то же самое и для тебя». Не могу вспомнить ее имя, — если только я вообще его знал, — но с тех пор я всегда носил их с собой. Они были со мной во всех кампаниях, в которых я участвовал, и я никогда никуда не хожу без них. В тот день в 1982 году, когда мы отправлялись на Фолкленды, я не смог их найти и очень волновался. Потом я вспомнил, что оставил их в своей сумке в сквош-клубе, и вернулся за ними. Помогли ли они мне? Ну, не знаю, суеверие ли это или истинная вера, но я все еще жив. И знаю, что, держа их в руках в тот момент после гибели Джинджи, я чувствовал себя в определенной степени комфортно.

Боец был убит с такой жестокостью, что нашей немедленной реакцией было неистовое желание схватить оружие, броситься в предгорья и попытаться отомстить за наших друзей. Но это была местность повстанцев. Я не знал, где они прячутся, и даже как они выглядят. Мы также не могли послать вертолеты, чтобы обнаружить их, потому что адý могли сбить их из ПЗРК или стрелкового оружия. Это был урок, который Советы начали усваивать в мятежном районе Радфан в Йемене, где они потеряли несколько вертолетов, а позже они понесут еще более тяжелые потери в Афганистане. Все, что мы могли сделать, это терпеливо ждать крупного натиска. Тогда, как мы надеялись, наступит время мести. А пока нужно было работать и закончить сангар.

Однако мы не могли уйти от реальности, поскольку наши потери в этой командировке уже начали расти. На предыдущей неделе в Дефе был убит еще один военнослужащий эскадрона «D», тогда как в двух предыдущих походах в Оман мы не понесли безвозвратных потерь и имели лишь несколько незначительных ранений. Теперь же, в течение одной недели, три человека были мертвы и лежали в морге, ожидая своего последнего пути домой. Я немного поразмышлял о том, какой будет реакция общественности, когда на авиабазу Лайнэм начнут прибывать мешки с телами. Затем я вспомнил: мы были САС, и о нас в СМИ никогда ничего не сообщалось. Никто, кроме нас, никогда не узнает о мешках для трупов — только мы и ближайшие родственники погибших. Никто также не собирался сообщать родственникам, где погибли их близкие.

К январю 1976 года пути снабжения повстанцев из Йемена были окончательно перерезаны, и адý поняли, что пора заканчивать. Они отступили через границу в Южный Йемен, бросив бóльшую часть своего снаряжения. В вáди Дарбат мы обнаружили госпитали, построенные в пещерах, огромные кучи боеприпасов и тонны выброшенного снаряжения, которое первоначально было привезено на ослах и верблюдах. Внезапно оказалось, что нам больше нечего делать в Омане. С точки зрения султаната, мы выполнили работу, о которой нас просили, и сейчас оказались не нужны.

Но, правда, ненадолго. Вернувшись в Херефорд, мы обнаружили, что тогдашнее правительство нашло еще один очаг терроризма и национализма, чтобы проверить нас на прочность. Однако на этот раз эскадрону «D» не пришлось уезжать так далеко от дома. Вместо этого полк был направлен в Северную Ирландию — но это, как говорится, была уже совсем другая история…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Как и большинство солдат, политиков я никогда не любил. Бóльшая часть из них представляются мне мелкими, болтливыми существами, которые занимаются политикой или ради того, что они могут получить от нее, или из-за раздутого чувства собственной важности, а может быть — что более вероятно — из-за сочетания и того, и другого. В нашей стране им, по крайней мере, не дают слишком злоупотреблять атрибутами власти всевозможные демократические системы сдержек и противовесов, но то же самое не всегда можно сказать о некоторых других, менее демократических странах мира. Тамошние политики часто проявляют такой цинизм, который мог бы посрамить пирата восемнадцатого века, и никогда он не проявляется так ярко, как в моменты, когда они чувствуют для себя угрозу. Для зарубежного диктатора, у которого дома возникли проблемы, нет ничего лучше войны, позволяющей отвлечь внимание народа от отсутствия свободы, растущей инфляции, массовой безработицы или чего-то еще такого, что начинает угрожать власти их самозваного лидера.

Поэтому, когда второго апреля 1982 года аргентинский президент и военный диктатор Леопольдо Галтьери приказал своим войскам вторгнуться на Фолклендские острова, — зависимую территорию Великобритании, — я, как и многие другие, счел это уловкой, чтобы укрепить его падающую популярность в Аргентине и, в частности, в ее столице Буэнос-Айресе.

Фолклендские острова — группа из двух основных и более сотни мелких островов — представляют собой небольшое пятнышко суши посреди Южной Атлантики, в 400 милях от восточного побережья Аргентины и в 8070 милях от Великобритании. Впервые английские моряки высадились на островах в 1690 году, а с 1833 года они находятся под постоянным британским протекторатом и управлением.

В 1982 году на Фолклендах проживало менее 2000 человек, и большинство из них — на Восточном Фолкленде, где находится столица островов, город Порт-Стэнли. Почти все жители были родом из Британии. Они ездили с левой стороны дороги, говорили по-английски с явным западно-английским говором, и, насколько было известно, они являлись такими же британцами, как и жители Кента или Камбрии. Однако аргентинцы уже давно положили глаз на острова, которые они называли Мальвинскими (от слова Les Malouines, по имени французских моряков из