Пока крутился целыми днями на работе, задержка с заселением не тревожила, но стоило появиться свободному времени, и что-то заскребло, заныло – все-таки не в ресторане стоило отмечать новоселье, а в новой комнате, за собственным столом, сидя на собственном диване, и не обязательно с Ореховым, можно и без него, с тем же Славиком, например.

И Гена едет в общежитие.

Хорошо возвращаться победителем. Вахтерша приподнимается над стулом, здоровается, в голосе уважение, не сравнишь с прежними временами, когда он заодно с другими обитателями мельтешил перед склочной старухой, а она поглядывала на них свысока, словно на людей второго сорта. И поделом, если разобраться, уважающие себя мужчины не станут задерживаться в этом случайно уцелевшем в центре города полуподвале, прозванном «кошарой», они найдут более достойное место, передохнут годик, от силы – два, и подыщут. А если кто задержался – считай пропало: пять лет незаметно растягиваются в десять, и чем дальше, тем труднее выбраться. И вязнут, и опускаются, стараясь прикрыть гонором безволие и неприспособленность.

– Что, Гена, соскучились? – тает от внимания дежурная.

– Делишки заставляют. Славик здесь?

Спросил, и от приветливости на лице дежурной ничего не осталось, старушечий рот поджался, глаза словно замерзли.

– Сидят, разговаривают.

В гостях у Славика – один из старожилов «кошары», Сережа. Стол заставлен пустыми пивными бутылками. Теперь Гена понимает причину резкого охлаждения вахтерши. Сережа не в чести у общежитьевских властей, слишком много посторонних шляется к нему, и ведет он себя чересчур вызывающе, хотя и знает, что о всех его выкрутасах докладывается начальству.

– Сидите здесь, балаболите, а вас подслушивают.

– На здоровье, нельзя же стукачей без работы оставлять. А как твои дела, комбинатор?

Гена смотрит на Славика, вроде просил помалкивать про обмен. Сережа понимает его взгляд.

– Это не он мне сказал, об этом вся контора говорит.

– Делать им нечего.

– Здесь ты прав. Твоя ошибка в другом.

– В чем? – торопливо спрашивает удивленный Гена.

– Нельзя потомственному крестьянину пускать корни в городской асфальт.

Вот, оказывается, что его беспокоит, а Гена и впрямь засомневался, начал гадать, в чем его просчет, а тут всего лишь попытка ущипнуть, обыкновенные завидки, потому что сам не способен на такие «ошибки».

– Приходится, коли у вас цепкости нет. Надо кому-то и в городе работать.

– А что станется с вашей хваленой пейзанской целомудренностью? Ей не выжить в этом Содоме.

– Ты попроще выражайся, мы же деревенские.

Сережа неожиданно скучнеет. Гена это видит, хотя и не может понять, чем его достал. Но главное, что напор остановлен и теперь надо наступать самому.

– Ну, так что ты имел в виду под целомудренностью?

– Как тебе сказать. – Сережа зачем-то вздыхает и говорит, словно извиняясь: – Город все-таки развратен, ленив, блудлив, а крестьяне у нас честные, трудолюбивые, с чистой душой… Неужели не жалко растерять такое богатство?

– Что ты о чужом богатстве переживаешь, о своем лучше подумай, – выговаривает Гена и, чтобы надежнее припечатать, добавляет: – Или не думается в общаге, в любимой «кошаре»?

– Мне общественное дороже личного.

– В том и дело, что считать чужое слишком много желающих развелось.

– Ты прав, Геночка, больше не буду.

Сережа переводит разговор на смешочки, делает вид, что ему лень спорить, может, и так, может, Гена если и не выиграл, но, во всяком случае, не проиграл, в этом он уверен.

«Но Славик-то, Славик – и слова не проронил, сидел скалился, выжидал и только на улице, когда остались одни, спросил:

– Я что-то не понял, при чем здесь потомственный крестьянин?

Стоило бы и Славику выговорить, но Гена благодушен, как настоящий победитель.

– Да ну его! Послали нас как-то свеклу полоть, и понесся он сослепу или с похмелья теребить все подряд. Я его пристыдил. А ему, видать, не понравилось.

– Из-за такой ерунды?

– А чему ты удивляешься? Все эти любители высмеять других не очень-то любят, когда их самих трогают. Привыкли смотреть с прищуром. Они думают, что их все боятся, а с ними просто связываться не хотят, потому что тронешь такое добро – и сразу вонища пойдет, что сам не возрадуешься.

А Славик вроде бы и слушает, вроде бы и соглашается, но без интереса, без желания понять. В конце концов, он тоже застрял в общежитии, и неизвестно, когда еще выберется, когда найдет свой угол. Пока перемен не ожидается, разве что перейдет из одной «кошары» в другую, поменяет шило на мыло или, в лучшем случае, женится и будет «воевать с тещей за мужскую независимость», как любит говорить Сережа. Они одного поля ягоды, потому Славик и помалкивает, слабачок. Но он еще не совсем потерянный, у него еще есть время выкарабкаться.

Дом Орехова рядом с остановкой. Точнее, уже бывший дом Орехова, а теперь его, Гены. Они идут через зеленый двор, и глаз уже по-хозяйски отмечает отсутствие гаражей и хоккейной коробки – все это нравится Гене, значит, будет тихо. Нравится, что рядом центральная улица с множеством автобусов и троллейбусов и в то же время дом отгорожен от изнурительного шума тесной магистрали длинной девятиэтажкой… Нравится, что по пути притулилась маленькая булочная, а с другой стороны дома (он это и раньше знал) есть большой продуктовый магазин и почта. Он даже на время забывает, что не собирался задерживаться в комнатушке. Отыскивает свое окно, рядом растет береза, но затеняет она только кухню, на которой Гена не собирается рассиживаться. Важнее, что дерево именно береза, а не тополь – сколько пуху летело бы в форточку каждый июнь.

Возле подъезда они останавливаются. Надо собраться с духом, все-таки миссия не совсем привычная и немного щекотливая, было бы проще, если бы шли в незнакомый дом к чужим людям. Гена еще раз осматривает двор.

– А что мы, собственно, минжуемся? – бодрится Славик. – Все по закону. Придем и скажем: здравствуйте, соседушка, посидим рядком, заживем ладком.

Гена утвердительно кивает, все верно, какая может быть неловкость – законный размен, он за Орехова не ответчик и в разводе их не виноват. Она еще благодарна должна быть, что избавляется от неприятных встреч.

Дверь им открывает белобрысый мальчишка, сын Бориса. Славик с преувеличенной радостью кричит:

– Здравствуй, Юрочка!

Ответного чувства на лице мальчишки не появляется, смотрит с недоумением, как на совершенно незнакомых. Славик пытается погладить его по голове, но он уклоняется от протянутой руки.

– Кто там? – слышится из комнаты.

Ответить мальчишка не успевает. В коридоре появляется мать. Одета она очень по-домашнему: заношенный халат не прикрывает обширную грудь, голова сверкает от металлических бигуди. Гена видит ее впервые и сразу же вспоминает жадные взгляды бывшего шефа на их ровесниц. Если к Борису он обращался запросто, то жену его назвать без отчества язык не поворачивался. Гена подталкивает Славика вперед, лучше, если начнет переговоры незаинтересованный человек, к тому же и более-менее знакомый.