И, конечно, я помню кулон. Я уже упомянула, что он валяется в шкатулке среди старых украшений, которые я больше никогда не надену. Он оставил мне его вместе с открыткой. Я помню, сначала я рассмотрела украшение. Подарок меня удивил, но понравился – он был очень нежный и симпатичный, вполне подходящей девушке моего тогдашнего возраста. После я прочитала открытку – слова, написанные в ней, отозвались во мне болью. Помню, я потом долго плакала. Запихнула открытку в ящик

письменного стола и все рыдала, рыдала. Когда успокоилась, надела кулончик на тоненькой цепочке на шею.

Перед побегом из дома я всерьез раздумывала, брать ли украшение с собой. Мне было неловко сбегать с таким подарком, который был довольно дорогим для отчима. Я понимала, что он потратил много денег. Я вертела бабочку в руках, но не решилась ее оставить. У меня почти не было украшений, а драгоценных – так и вообще не было, только бижутерия. Я достала открытку и еще раз прочитала написанное. А потом в порыве эмоций порвала ее, запихнула кулон в карман джинсов, схватила сумку и ушла навсегда – пока мне хватало решимости.

Сегодня мне снова нужна была решимость для еще одного дела. Копаясь в своем прошлом, я смогла все-таки понять своего отчима. Теперь мне нужно его простить. И я шла по пути к этому прощению.

Я вытащила шкатулку со своими старыми побрякушками из потайного отделения шкафа. Открыла ее и стала перебирать нехитрые девичьи украшения. Пара колец из агата, серьги из меди, давно покрывшиеся коррозией и оставляющие на пальцах неприятный запах после прикосновения к ним. Пластмассовые браслеты, нитка из пластиковых бусин, имитирующих жемчуг. Фенечки из бисера и несколько чокеров – из искусственной кожи, замши и какого-то ажурного материала, от которого жутко чесалась шея. И, наконец, тоненькая золотая цепочка с кулоном-бабочкой. Я отряхнула украшение от пыли и подошла к окну, чтобы лучше его рассмотреть. Голубой топаз нисколечко не померк и по-прежнему весело переливался в лучах солнца. Я встала перед зеркалом и приложила кулон на ложбинку в груди. После этого завела руки за голову и застегнула цепочку.

Бабочка вернулась на свое место. Как иронично. Интересно, закладывал ли отчим какой-то особый смысл в этот подарок? Или презентовал мне символ перерождения случайно?

Стас

Дело обернулось большим скандалом и стало последним в моей карьере в силовых структурах. Но я не жалею. Ничего не случается просто так. Как там говорится – что ни делается, все к лучшему. В моем случае получилось именно так.

Я давно уже думал уйти куда-нибудь – в органах мне становилось тесно. А эта резонансная история придала мне ускорения. Я стал членом президиума одной из правозащитных организаций, а еще к тому же вскоре будет написана моя первая книга.

Мысль создать роман, основанный на реальных событиях, грела меня уже давно. И хоть я получил юридическое, а не литературное образование, меня всегда привлекала идея издать собственное произведение, я периодически пописывал что-то в стол, но это было просто баловство в свободное время. Я и не думал всерьез становиться писателем, но это дело дало новый толчок.

Во время расследования мы отрабатывали различные контакты подозреваемого, в том числе семью. Впрочем, семьи как таковой у него не было: свою он не завел, а из родителей жива была лишь мать. Она находилась уже в очень почтенном возрасте и проживала в другом городе. Этот случай так захватил меня, что я сам решил с ней встретиться. Я боялся быть неосторожным и напугать уже довольно пожилую женщину. Но если честно, некоторый страх перед ней я испытывал сам.

Я приехал к ней домой и старался сделать визит максимально неофициальным, по крайней мере на тот момент. Как только она услышала, что это касается ее сына, на лице у собеседницы возникла горькая усмешка. Она прошептала:

– Я всегда знала, что он рано или поздно в чем-то проколется.

– Что вы имеете в виду? – тут же отреагировал я. Она равнодушно пожала плечами и сказала:

– Он очень непростой человек. А что, собственно, интересует вас?

– Непростой – это как? – спросил я, избегая ответа на ее вопрос.

– Он жестокий. Это критично при его профессии, – совершенно спокойно отметила женщина. Я уже на этом этапе начал что-то подозревать. Я еще не задал ни одного наводящего вопроса сам, как она начала выдавать то, что я, собственно, и хотел узнать.

– Почему вы считаете его жестоким? В чем это проявляется? – я задавал вопросы, а сам при этом внимательно наблюдал за матерью нашего, как мы его окрестили между собой, Доктора Зло. Мне было странно, что она не удивилась, что человек из органов пришел расспрашивать ее о сыне. Она не высказала никакого беспокойства, более того – она даже говорила вполне охотно. Почему это так? Я внимательно смотрел в лицо своей собеседницы, задавая следующий вопрос:

– Вы продолжаете общаться с сыном?

– Нет, – отвечает она, и в этот момент нервно облизывает сухие губы, а в глазах ее мелькает какой-то отблеск – кажется, тревога или страх.

– Почему же?

– Мы с сыном разные люди. Наши дороги разошлись давно. Мы виделись на похоронах моего мужа, а больше с того времени ни разу не общались, – вот тут она похоже разнервничалась не на шутку.

– У вас был конфликт? – в лоб спрашиваю я.

– У нас с сыном всегда были очень сложные отношения. Он никогда меня не любил. Он никого никогда не любил, – выпаливает женщина. Ее сухие, морщинистые руки нервно теребят край шали, в которой она кутается, несмотря на довольно комфортную температуру в комнате.

– Послушайте, Александра Романовна, – мягко говорю я, – мне очень нужно, чтобы вы рассказали, в чем была проблема в ваших отношениях с сыном. Возможно, это поможет мне в моем деле. Вы упомянули о жестокости сына. Он пугал вас? Вы боялись его?

– Я боялась его с тех пор, как он родился, – прошептала она, продолжая ритмично теребить шаль, – а после смерти его девушки я была в ужасе и хотела, чтобы он уехал и оставил нас с его отцом навсегда, – призналась моя собеседница. Ну ничего себе! Она знает! Она явно что-то знает!

– Александра Романовна, он причастен к смерти этой девушки?

– Она совершила суицид, – торопливо ответила женщина, отводя в сторону глаза.

– Это я знаю, – негромко прокомментировал я, – нет никаких сомнений, что в окно в тот роковой день она шагнула сама, но что вам известно об обстоятельствах самоубийства? Или, быть может,