От этого занятия меня отвлек гражданин Боде, который взял меня за руку и увлек за собой.

– Проводите меня до экипажа, господин д’Анжи, – быстро проговорил он. – Мне нельзя здесь задерживаться.

Теперь никаких сомнений не оставалось: гражданин Боде и был Минотавром.

– Но какого черта вы прятались, если могли запросто явиться сюда, как сегодня?

– Долго объяснять, – сказал он. – У нас с отцом были сложные отношения, но, когда потребовалась моя помощь, он позвал меня, и я помог ему…

– Так это вы…

– Он этого хотел, и поверьте, отрубить голову собственному отцу труднее, чем королю. Но это в прошлом…

– Значит, вот почему сняли охрану!

– Да-да, такова была его последняя воля – я показал завещание маркизу. Но я тороплюсь, господин д’Анжи. – Он вдруг остановился и схватил меня за рукав. – Люди маркиза собирают детей по всему Парижу. Аристократы, лишенные возможности бежать от революции за границу, готовы на все, чтобы спасти своих отпрысков, и маркиз пользуется этим: золото в его карманы течет рекой. Но берет он девочек, только девочек, обещая спасти их от смерти. Маркиз де Бриссак – спаситель детей!..

– Почему вы ему не верите?

– Я верю отцу, который перед смертью просил меня сделать все, что в моих силах, чтобы спасти этих детей от де Бриссака.

– А вы…

– А я лишен такой возможности в силу разных причин…

– Погодите-ка, кажется, я начинаю догадываться… Вы занимаете важный пост в Конвенте? В Революционном трибунале? В Комитете общественного спасения?

Мы подошли к его карете.

– Не будем сейчас об этом, – сказал Боде-младший. – Понимаю, ваши силы ограничены, но, может быть, вам удастся спасти хотя бы одного ребенка. Отец сказал, что детям грозит не смерть, а нечто такое, что хуже смерти. Он всегда говорил загадками – я мало о нем знаю, но верю ему. Он сказал, что маркизу не страшна смерть, и именно это не сулит детям ничего хорошего. Что вы об этом думаете?

Тут я не выдержал и рассказал ему о книге 1431 года, в которой излагалась история Манон.

Боде-младший воззрился на меня с изумлением.

– Не хотите же вы сказать, что ей… что им четыреста лет? Они бессмертны? Они вампиры? Или что? То есть – кто? Агасфер, Картафил, Буттадеус, Малк, Ян Родуин, Исаак Лакедем? Но ведь это…

– Чушь и бред, – сказал я без всякого удовольствия.

Гражданин Боде глубоко вздохнул.

– Нет времени, чтобы предаваться сладостному безумию гаданий. – Протянул мне увесистый мешочек. – Здесь триста ливров, возьмите. Не уверен, что деньги стоят больше, чем отвага и воля, но во тьме они лучше яркого фонаря…

– Господин Боде! – воскликнул я. – Остановитесь, заклинаю вас всем святым! Вы ведь ничего не знаете обо мне. Почему же требуете от меня невозможного? Почему я?

– А почему Полетт?

Я замер, не веря своим ушам.

– Прощайте, господин д’Анжи! И помните, ворота поместья всегда открыты!

Он вскочил в карету, кучер хлестнул лошадей, и экипаж покатил по аллее к главным воротам.

Я огляделся – вокруг не было ни души.

Ни души.

До вечера я бродил по поместью.

Аллеи, дорожки, китайские павильоны, боскеты, овраги, ручьи, мостики, заросли орешника, гроты, ротонды, розарии, охотничьи домики, конюшни, оранжереи, откуда не доносилось ни звука…

Наверное, весной или в разгар лета этот огромный парк с его садами, рощами, фонтанами и цветниками мог бы соперничать с Эдемом, с садами Виверны, которые вскользь описывает Томмазо, да и сейчас, в январе, здесь было немало уголков, где можно было всей душой погрузиться в покой и красоту. Но меня здесь не оставляло чувство, которое я рискнул бы назвать чувством зла – зла, неотступно следовавшего за мною, куда бы я ни направлялся, зла текучего, изменчивого, проявлявшегося то прекрасным прудом, то запахом гниющей листвы, то приступами стыда, беспричинного и жгучего.

И о чем бы я ни думал, стоя на берегу ручья или поднимаясь по ступенькам в ротонду, все мои мысли были пропитаны раздражением и удивлением.

Почему этот гражданин Боде решил, что я стану выполнять его приказы или просьбы? Почему меня должна заботить судьба дочерей каких-то аристократов, заплативших де Бриссаку, чтобы он спас их детей от гибели? В конце концов, родители действовали хоть и под давлением обстоятельств, но по своей воле и осознанно, и даже если предположить, что маркиз превратит девочек в своих наложниц, они останутся живы. А именно этого и хотят их отцы и матери.

И что значит спасти? Вывести за ворота поместья, где их никто не ждет? Да первый встречный патруль национальной гвардии схватит их, и хорошо еще, если доведет до тюрьмы, а не перебьет по дороге. Или отправит в лупанарий.

В Гавре из уст в уста передавались ужасные истории о девушках из дворянских семей, которых революционеры сдавали в публичные дома для простонародья, называвшиеся «бойни», где проститутки трудились за гроши, принимая пятьдесят – семьдесят клиентов в день. Впрочем, в Париже, где каждая восьмая женщина занималась проституцией, такими историями трудно было кого-либо удивить или разжалобить.

Гражданин Боде не потрудился объяснить мотивы, которыми он руководствовался, и вряд ли они обусловлены чистым милосердием, однако мое представление о милосердии сейчас включало только Анну и меня, и расширять его границы я не мог и не хотел…

Промокший и подавленный, я вернулся в свои апартаменты и сказал Анри, что ужинать буду у себя.

Вскоре он принес, как я и просил, окорок, сыр, хлеб и фрукты.

Оставалось дождаться, когда придет Анна, и завершить наше дело.

Чтобы не вызвать подозрений, она должна была добросовестно исполнять обязанности мадемуазель Вонючки, поэтому встречи предстояло ждать довольно долго.

Вот сейчас – я взглянул на часы – она спускает тележку, нагруженную горшками, по пандусу к лазу, где вчера Полетт удостоилась дружеских шлепков по заднице. Ей предстояло опорожнить ночные вазы, вымыть их, вернуться тем же путем в замок, поставить тележку в тупике, зажечь свечу в чулане, постирать фартук, достать из шкафчика нож, сыр, хлеб и вино, но не успеет она приступить к трапезе, как явится Анри, и ей придется развязать шнуровку на лифе, чтобы…

Схватив складной нож, я выбежал в коридор и бросился к лестнице, ведущей вниз, к кухне.

Тележки в тупике не было, но приближающееся постукивание ее колес уже можно было различить среди слабых звуков засыпающего замка.

Я метнулся в нишу и замер.

Вскоре мимо меня прошла Анна, толкавшая перед собой дребезжащий снаряд с чистыми горшками.

Она постояла на пороге, вглядываясь во тьму коридора, прежде чем скрыться в чулане.