Я нерешительно кивнул.

– Что ж, тогда скажу прямо: в книге написано о нас. Не о нашей семье вообще, а обо мне, Манон и ее сестре Маргарите. Именно тогда, после гибели Маргариты, мы стали мужем и женой, связанными не только любовью, но и пережитым ужасом, виной и состраданием. Именно тогда мы и стали другими… мы не первые в роду, восходящему к древним вивернам, и, полагаю, не последние…

– Виверны. – Я кивнул, пытаясь сохранить невозмутимость. – Ну конечно! Вампиры, оборотни, виверны… существа другой природы…

Маркиз продолжал с нарастающим воодушевлением, словно и не заметив моего сарказма:

– Я дышащий мертвец; мое могущество – кончившаяся греза; моя жизнь в ином мире; я воздыхаю под дебелой плотью, которую мудрые прекрасно называют мраком ума. Отрешившись от здешней жизни, от омрачающего зрения, от всего, что, пресмыкаясь по земле, блуждает и вводит в заблуждение, желаю чище приникнуть в постоянное, чтобы не в смеси с неясными образами, которыми зрение даже самого острого ума вводится в обман, но чистыми очами видеть самую истину. Вся эта жизнь – ничего не стоящий дым или прах для того, кто эту жизнь обменял на жизнь великую, жизнь скоропреходящую – на жизнь постоянную…

– Кажется, – пробормотал я, – эти слова я слышал от аббата Минье, нашего духовника…

– Значит, он цитировал Григория Богослова, но разве это важно? – Маркиз сменил тон. – Мы переходим из одной жизни в другую таким образом, чтобы никто этого не заметил. Для этой цели используются чужие тела, хранящиеся до поры до времени в сосудах, которые вы видели, мой друг. Их много – у нас должен быть выбор…

– А женщины? Женщин я там не видел…

– А чем плоха Диана? – Маркиз улыбнулся Анне. – Наша лучшая актриса, игру которой, Мишель, вы не могли не оценить! Она пока не до конца готова, чтобы вместить дух Манон, но это вопрос времени…

Я оцепенел.

– Мишель! – окликнула меня Манон. – Ради бога, неужели вы не догадывались? Нет? Правда? Если так, то я недооценила Диану!

Наконец я поднял взгляд на Анну.

– Ты ведь меня совсем не знаешь, Мишель, – пролепетала она.

Я покачал головой.

– Совсем не знаешь!

– Я помню, чем пахнут твои подмышки, твой рот, твоя cunnus…

– Ты хочешь сказать, что любишь меня?

Я молчал.

– Но ты же не знаешь меня! – в отчаянии повторила она.

– Когда тебя нет рядом, я хромаю.

В кабинете на минуту воцарилось молчание.

– М-да, – сказала Манон, – чего-чего, а этого даже я не ожидала…

– Тем лучше! – вскричал маркиз. – Вообрази, дорогая, как ярки и свежи будут наши чувства, когда мы встретимся в новой жизни!

Я подскочил.

– Вы хотите сказать…

– Вы, Мишель, – сказал маркиз, – понравились мне, и было бы верхом расточительности упускать такой шанс – возродиться в вашем теле, свежем и сильном…

– Но…

– Нет-нет, друг мой, ни крови, ни боли! Вы даже не вспомните об этой беседе, как забудете и свою прежнюю жизнь. Ну что там в ней было? Скучный Гавр с его набережными в тумане? Покойный отец, которого вы не помните? Может быть, девушка, которая через полгода выйдет замуж и станет толстой стервой? Страх перед будущим, нескончаемый, как осенний дождь? Люди, которые вспоминают о настоящей жизни, только когда им угрожает чума? Да это тьфу, а не жизнь! – Голос его задрожал. – С нами вы станете неотъемлемой частью древнего рода, который от начала начал воплощает связь времен и поколений – copula mundi, мы – темные боги, в жилах которых течет золотой ихор, а не мерзкая кровь, мы можем все – все! – попробовать, не думая о химерах вроде греха, совести, стыда, страха, потому что мы бессмертны, и бессмертны наши прекрасные женщины… – Он перевел дух. – Конечно, кое-какие издержки неизбежны… Скажем, в каком бы теле ни оказалась моя дорогая Манон, рано или поздно на нем появляются следы собачьих зубов – увы, это судьба… Но история не дает соскучиться, поверьте… и у нас всегда будет время, чтобы искупить любую вину – любую! Нам позволено все! Все! Мы хранители знаний, традиций, ценностей, мы…

– А эти девушки?

– Девушки? А, девушки… Ну должен же быть у нас под рукой материал, который пригодится в будущем. Запас карман не тянет, так ведь говорят? Отборный материал, голубая кровь – о таком можно только мечтать. Тела на рынке истории внезапно подешевели – как не воспользоваться такой возможностью? Если бы не революция, пришлось бы пускаться на ухищрения, рисковать, а тут – вот они! Да еще с благословения родителей!

– Но вы ведь не всех оставите, правда? Только тех, кто подойдет, правда? А остальные?

– Остальные?

– Sfridi. Обрезки, отходы – в печь?

– А разве сама жизнь не делает то же самое? Господь ведь тоже делит людей на тех, кто верен ему, и тех, кто против него, и грозит противникам карой, а часто и убивает. Для нас же это просто гигиена, мой друг. Мы не стремимся улучшать общество, пусть этим занимаются те, кто обречен смерти…

Я слушал его, чувствуя, что Анна не сводит с меня взгляда.

– Так, значит, вы все знали с самого начала?

– Ну что ты, Мишель, – сказала маркиза, – это случайность…

– Вы попали сюда случайно, – подхватил маркиз, – но не случайно мы обратили на вас внимание. Да и Огюст вас заметил…

– Господин Боде?

– Бедный Огюст… – Маркиз на минуту помрачнел. – Он тяготился своей кровью, нашей судьбой, все твердил, что душа одна, а границы ее неизменны… бедняга Огюст, несчастный Огюст, один из нас, тяготившийся нашей природой…

В дверь постучали.

– Войдите! – крикнул маркиз, нахмурившись.

Это был слуга.

– Простите, – сказал маркиз, стремительно покидая кабинет, – я на минуту!

– Значит, это вы отправите меня в подземелье? – Я перевел взгляд с маркизы на Анну. – Или ты?

– Ах, Мишель! – Манон улыбнулась. – Выбор за тобой, мой милый. Я сделаю это с наслаждением, Диана – с любовью…

– Ты любишь меня? – спросила Анна.

Я молчал, не сводя с нее взгляда.

– Ответьте же ей, Мишель, – сказала маркиза, прикладывая платок к глазам, – не то я сейчас разревусь от избытка чувств!

Я сунул руку в карман, нащупал пузырек.

Дверь открылась – вернулся де Бриссак.

– Ничего серьезного, – сказал он маркизе. – У ограды собралась толпа с оружием, ну так мы чего-то такого ждали, не правда ли? – Он обернулся ко мне, глаза его горели, как на кладбище, когда он высился над разверстой могилой, облитый молнией. – Вашего согласия никто не спрашивает, мой друг, так уж сложилось, но нам хотелось, чтобы вы хотя бы поняли, ради чего все это делается…