– Кто это?

Похоже, моего ответа оказалось достаточно, потому что он перестал на меня смотреть и принялся доставать из кармана покрытую пятнами салфетку – первую из множества салфеток, которые доставал в моем присутствии, – потом развернул ее и сложил заново, прежде чем провести ею по лбу. Я воспользовалась этой возможностью, чтобы насытить свой взгляд всем, что меня окружало, и зацепилась им за окно на противоположной стороне зала. Оно выходило в небольшое помещение, в котором повсюду были сети и горки, а пол был покрыт толстым слоем пластиковых шариков. Там был маленький чернокожий мальчик, он нырял в эти шарики, а потом выныривал из них, его лицо оттенка черного дерева выглядывало из розового, голубого и желтого пластика.

Я раздумывала, не попроситься ли в эту комнату, но пришла к выводу, что все равно не знаю, по каким правилам там надо играть. К тому же, вероятно, я была неподходяще одета. Мои джинсы были потрепаны, их пятнали въевшаяся грязь и отметины, оставленные уличной солью за прошедшую зиму. Мои кроссовки, которые были белыми, когда мы с Ма-Ма почти год назад купили их, теперь побурели от ежедневного ношения и щеголяли дырками, из которых торчали вылезшие нитки. Когда я снимала их, они наполняли окружающий воздух запахами пота, дождевой воды и нестираных носков.

Нет, я не могла бы пойти в комнату с шариками, даже если бы знала правила игры. Я завоняла бы ее всю.

Как только вернулись Ма-Ма и Ба-Ба с пластиковыми подносами, полными еды, комната с шариками улетучилась из моего сознания. Ма-Ма заказала мне то же, что и Ба-Ба: мне предстояло съесть целый обед с бигмаком, прямо как настоящей взрослой. Ма-Ма взяла себе фишбургер, по ее словам, потому что это было самое полезное блюдо в меню. Гамбургер Джеймса был огромен, и когда он запихнул его край в рот, в моем мозгу словно что‑то щелкнуло, и я поняла, почему у него столько покрытых пятнами салфеток.

Пока мы довольно жевали – и я довольнее всех, – Джеймс нахмурился и сделал вид, будто ему надо сказать Ба-Ба нечто очень важное.

– Винсент, должен вам сказать, меня очень беспокоит Ч’ань.

– Почему это? – Ба-Ба пристально посмотрел на меня, на что я ответила непонимающим взглядом.

– Ей важно знать свою культуру. Она даже Мау Читтуна не знает!

В этот раз я решила, что он подавился своим бургером, но потом поняла, что он просто снова пытался говорить по-китайски.

Ба-Ба тоже был озадачен. Он откусил от своего бигмака, брызнувшего оранжево-желтым соком в угол его рта. Ма-Ма сосредоточенно выжимала кетчуп из аккуратно вскрытого пакетика, проводя тонкую красную линию по каждому отдельному кусочку картошки фри.

– Цянь-Цянь, – заговорил Ба-Ба по-китайски, – ты разве не знаешь Мао Цзэдуна?

– Ой! Так вот что он пытался сказать? Мао Цзэдун? – Я намеренно ответила по-английски. – Конечно, знаю. Он… – тут я ткнула пальцем в сторону Джеймса, – …не умеет произносить китайские имена.

Когда эти слова слетели с моих губ, все трое да-жэнь захмыкали. Но я поняла по тону и длительности смеха Ба-Ба, что вскоре мне предстоит очередная лекция о том, как надо сохранять лицо и быть снисходительнее, особенно к старым лао вроде Джеймса.

Однако я знала, что ему отвечу: почему от нас ждут, что мы будем говорить по-английски идеально и в то же время нахваливать американцев даже за самый корявый китайский?

Джеймс уставился на меня своими серыми, как тучи, глазами, теперь полными подозрений.

Но почему я должна лгать и делать вид, что знаю то, чего не знаю, думала я, со злостью вгрызаясь в свой бигмак. Еда была хороша, но она не стоила того, чтобы сидеть под изучающим взором Джеймса.

* * *

Как оказалось, Ма-Ма считала, что бесплатные бургеры того стоят. Мы встретились с Джеймсом через пару недель, снова в воскресенье, и опять поехали в «Макдоналдс». К тому времени он уже обзавелся в нашем семействе прозвищем Лао Джим.

Ба-Ба отказался ехать, сказав, что ему надо на работу. Когда подъехала машина Лао Джима, я увидела его на переднем пассажирском сиденье, а рядом с ним, за рулем, сидела молодая китаянка.

Когда мы забрались в салон, в машине пахло не луком, а всем парфюмерным отделом аптеки «Райт Эйд». Затем я заметила, что кто‑то разобрал скопление скоб в моем уголке машины. Теперь они снова были распределены равномерно, и по всему потолку обивка надувалась шариками.

– Крейн, Ч’ань, это Мими, – с каждым произнесенным словом Лао Джим снова наполнял воздух запахами лука и старости.

Мими поправила зеркало заднего вида, чтобы взглянуть в глаза Ма-Ма. Помахала мне изящными пальчиками, не оборачиваясь.

– Привет, – сказала она по-английски.

Мими не отличалась красотой, но вела себя как признанная красавица, что вызвало у меня недоумение. Она была стройна, носила одежду, подогнанную по фигуре, но глаза у нее были хитрющие. Она напомнила мне лисицу: казалась добренькой, но доверять ей, как и всем остальным, я не могла. И кто она вообще такая, чтобы говорить с нами по-английски, когда все мы в равной мере китаянки?

Ма-Ма поздоровалась с Мими, а я промолчала. Мими тронула машину с места и без всяких просьб с нашей стороны пустилась рассказывать историю своего знакомства с Лао Джимом.

Я решила не обращать на нее внимания и занялась восстановлением своего шедевра из скоб. Отвела взгляд от потолка только тогда, когда зазвучавшая по радио песня вызвала у Мими восторженный взвизг. Она прибавила громкость и начала подпевать голосу из динамиков, который, как мне представилось, принадлежал очень худому и голодному лао-вай.

Когда песня достигла кульминации – и пискля из радиоприемника потребовал, как мне послышалось, отпустить его лимоны летать, – Мими слегка приподняла задницу и принялась двигать ею из стороны в сторону. Ма-Ма не обратила на это внимания, но даже с моего места прямо за Лао Джимом было видно, что он повернулся всем телом, чтобы уставиться на плоский костлявый зад Мими.

Ничего отвратительнее я в жизни не видела.

Когда мы приехали в «Макдоналдс», Мими настояла, что закажет еду на всех. Лао Джим открыл бумажник и вынул из него ту же сумму, которую давал Ма-Ма и Ба-Ба – две двадцатидолларовые купюры, – но Мими прогарцевала поближе к нему, наклонилась, едва не поцеловав его в ухо, и проворковала:

– Джимми, ты же знаешь, что этого мало.

Я никогда раньше не видела, чтобы женщина так командовала мужчиной. Без единого слова Лао Джим снова открыл бумажник и протянул ей еще три купюры. И засиял