Я осознала, насколько прекрасным может быть мусор, только два десятка лет спустя, когда выгуливала двух своих собак по Верхнему Истсайду в тот день, который по привычке до сих пор считаю днем шопинга. Меня привели в священный ужас вещи, которые выбрасывали мои соседи: полностью функциональный спортивный тренажер, деревянный стол ручной работы в девственном состоянии, детский баскетбольный набор с идеально накачанным мячом. Когда один из моих псов задрал лапу, чтобы выпустить желтую струю на вполне крепкий книжный шкаф, я напомнила себе, что ни один из этих предметов в любом случае не соответствует требованиям Ба-Ба: их трудно унести, они непрактичны и, самое главное, я наверняка привязалась бы к любому из них.

Я, конечно, не могла бы даже представить себе ни одно из этих сокровищ тогда, в Бруклине, когда восьмилетней шла по Честер-авеню. Капли пота сбегали по спине, пятная футболку, которую мне предстояло носить нестираной еще три дня. По крайней мере, утешала я себя, сегодня хоть пахнет не так плохо. Моя мать-тигрица чуть разжала когти в тот вечер. И даже вознаграждала меня время от времени легким ветерком. Я критически изучала горки мусорных мешков, прикидывая, в каких из них могут скрываться сокровища. Мое внимание привлек один-единственный белый пакет с символикой аптечной сети «Райт Эйд». Он был белой жемчужиной в черном море. Настоящий мусор редко оставляли в подобных пакетах, а если такое и случалось, это, как правило, был мусор из ванной комнаты – самого худшего толка, содержавший использованную туалетную бумагу, окровавленные прокладки и спекшиеся, засохшие резиновые штуки, в которых только много лет спустя по памяти я опознала использованные презервативы. Раскрывать такие пакеты всегда было волнительно – как играть в лотерею.

Этот конкретный пакет отличался от всех. Сквозь полупрозрачный полиэтилен проглядывали карамельные цвета пластиковых упаковок.

Может ли такое быть?

Нет, не может.

Я затаила дыхание, развязывая пакет и не веря самой себе.

Может!

В мешке лежали шесть кукол Полли Покет – мои одноклассницы играли с такими на переменках. Время от времени мне удавалось завладеть одной из них – но всего на пару минут и «только подержать». Рекламу с ними я знала наизусть; когда ее показывали по телевизору, я широко распахивала глаза, не моргая, жаждая впитать сознанием как можно больше футляров в пастельных оттенках, кукольных домиков и самих кукол. Я запоминала их формы и цвета, чтобы, закрывая глаза поздним вечером, смотреть, как они танцуют передо мной и увлекают в сладкий сон.

И вот они были передо мной. Шесть футляров, все разной формы и разного цвета, и их все я могла не только подержать, но и поиграть с ними! Оставить себе на сколько угодно минут! Была среди этих футляров пурпурная звезда с ресторанчиком внутри. Внутри футляра в виде книжечки с застежкой – подводный мир русалочки. Потом еще круглая коробочка, балетный театр с красивой белой девушкой, вращающейся в центре сцены всем на восхищение. А еще восьмиугольный желтый футляр, салон красоты, где девушки, все только белые, выстроились в очередь за гламурными прическами. Но и это еще не все: там был целый дом с отдельными спальнями для каждого жителя! И кемпер, который можно было раскрыть и увидеть собственную отдельную кухоньку!

Каждый из этих футляров был порталом в другой мир, где «дней шопинга» не существовало (или, наоборот, каждый день был настоящим днем шопинга; может быть, в этом и был весь смысл?) и единственное, о чем мне оставалось беспокоиться, – это какое нынче платье надеть и как уложить волосы.

Мне показалось, что я сплю и вижу сон. Право, это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Шесть Полли Покет? Шесть Полли Покет?! Если это был сон, я была бы не прочь продлить его на сколько угодно времени. Я сгребла все шесть Полли – все шесть идеальных Покет – обратно в аптечный пакет и пошла домой, напрочь забыв о том, что моя шопинг-экспедиция еще не закончена.

Глава 13

«Макдоналдс»

Именно в парикмахерской Ма-Ма познакомилась с Джеймсом Ломбарди – это имя для меня навсегда останется синонимом «Макдоналдса».

Джеймс Ломбарди был старым. Ма-Ма часто предостерегала меня держаться подальше от мужчин, которые выглядят «грязными», но я не понимала, что она имела в виду, – не вполне понимала, пока не познакомилась с Джеймсом.

Джеймс был завсегдатаем салона, где работала Ма-Ма. Но постоянного стилиста у него не было. Он предпочитал испытывать свеженьких, «самых привлекательных» новеньких. Приходил он только в те часы, когда не было наплыва клиентов, чтобы легко выбрать любую из работавших там женщин. Ни о какой объективности в моих воспоминаниях о Джеймсе речи быть не может, потому что при одной мысли о нем все мое тело напрягается. Мои воспоминания о нем невозможно отделить от страха, ибо Джеймс первым заставил меня понять, что наши тела, Ма-Ма и мое, тела женщин и притом азиаток, никогда не будут укрыты от хищных взглядов белых мужчин-колонизаторов.

Насколько я его помню, Джеймс был жирным, с наметившейся лысиной. От него всегда слабо попахивало луком, и он, казалось, целыми днями только и делал, что ел блюда китайской кухни и расставлял сети на китаянок в Сансет-Парке. Я даже не помню, чем он занимался до пенсии – ибо тогдашний образ жизни, казалось, пропитал его до мозга костей. В карманах у него всегда находилась как минимум одна использованная салфетка. Я знала это, потому что у него была привычка то и дело доставать все из карманов, словно отыскивая деньги. Но денег там никогда не оказывалось; вместо них появлялись все новые салфетки в желтых, коричневых и красных следах от былых трапез.

Потом, уже гораздо позднее, Джек Николсон в фильме «Лучше не бывает» неизменно напоминал мне Джеймса Ломбарди, и, сколько бы лет ни миновало, в мои ноздри откуда ни возьмись пробиралась луковая вонь.

В один из тех дней, когда Джеймс заявился в парикмахерскую, Ма-Ма не повезло оказаться у входной двери: она подметала пол. Как мне представляется, дело было так.

Джеймс видит Ма-Ма и спрашивает ее начальницу, Ведьму, может ли Ма-Ма заняться его волосами. Ведьма отвечает: «Не валяйте дурака! Это наша новенькая, только что пришла. Для вас – только самое лучшее, мистер Джеймс!»

(Ведьме нет дела до того, лучшее получит Джеймс или худшее. Ей есть дело только до того, чтобы заставить его платить по полной стоимости за услуги старших