— Открой! — снова попросила я.

И снова — никакого ответа.

— Идиот, — крикнула я и, подумав, добавила:

— Идиоты!..

Тишина.

Я заходила по спальне, потом подошла к окну и забарабанилапальцами по пуленепробиваемому стеклу. Никакого намека на старые добрыешпингалеты, лишь гладкая поверхность и тихий шум работающего кондиционера. Чертбы тебя побрал с твоими двумя покушениями!..

Я вытянулась на кровати и забросила руки за голову. Злостьна Леху постепенно проходила. Рано или поздно он заявится — не буду же я сидетьздесь вечно. А когда он заявится, я устрою ему Варфоломеевскую ночь. А потом,когда лимит на гугенотов будет полностью исчерпан, дам ему овладеть собой…

Эта мысль примирила меня с действительностью, и я сама незаметила, как заснула.

А проснулась от легкого покалывания в пальцах: так и есть,рука у меня затекла. В спальне было темно. Все еще туго соображая, я села накровати и потрясла головой.

Мельком взглянув на часы (я проспала всего лишь тридцатьпять минут, надо же!), я встача с кровати и решила предпринять очередной штурмдвери.

Ручка поддалась сразу же. Чувствуя себя круглой дурой, ялегко открыла дверь и вышла в коридор. Ключ торчал в замке, а я даже не моглавспомнить, видела ли я его, когда заходила. Как бы то ни было, Леху ждет неочень приятная сцена.

Так никого и не встретив, я спустилась вниз, вышла натеррасу, уставленную соломенной мебелью, и втянула ноздрями воздух: даздравствует свобода! В кресле сидел Жаик с неизменным кроссвордом в руках.

— Отличный вечер, — как ни в чем не бывало сказалая ему. — Впервые вижу казаха, который разгадывает кроссворды.

— А вы что, когда-нибудь видели казахов?

В академии, на станковой живописи, училось несколькоказахов. Они беспробудно пили и так же беспробудно дрались с монголами. И приэтом были довольно приличными художниками.

— Имела счастье.

— Рад за вас.

Оставив Жаика наедине с “изобретением А.Ф. Можайского” и“персонажем оперы Р. Леонкавалло “Паяцы”, я пошла на гул голосов, мимо лужайки,уставленной креслами и столиками с остатками еды и выпивки. Любительнепосредственных пейзанок о чем-то сосредоточенно беседовал с человеком,который был мне представлен как директор частного охранного предприятия. Онисинхронно кивнули мне, а любитель пейзанок даже скользнул по моему платьюзаинтересованным взглядом вышедшего в тираж самца.

Вечеринка уже вступила в свою завершающую стадию.

Над темной водой залива, недалеко от пришвартованнойтитовской яхты с сакраментальным названием “ГУЛАГ”, виднелось несколькоотчаянных голов. Лав-руха и Херри-бой сидели на песке у самой воды и пиликоньяк на брудершафт.

— А где Жека? — спросила я, так и не решившисьупомянуть имя Лехи. Я найду его сама и призову к ответу.

— Уехала, — Лавруха потянулся и рухнул на песок.

— Как — уехала?

— Ты же знаешь, у нее дети и лимит времени…

— Понятно. А вы, я смотрю, времени зря не теряете.

— Ага. Дышим полной грудью. А где ты своегоблаговерного потеряла?

— Что значит — потеряла?

— Я думал, вы там предаетесь радостям секса… И все такдумают…

— А его здесь нет?

— Нет. Во всяком случае, последние полчаса я его невидел.

Я побродила по узенькой полоске вылизанного пляжа ипересчитала все гостевое поголовье. Лехи среди гостей не было.

— Что, женишок сбежал? — подмигнул мне Лавруха искабрезно хихикнул.

Не удостоив его ответом, я вернулась к дому. Жаикпо-прежнему сидел на террасе.

— Вы не видели Алексея? — независимым голосомспросила я.

Казах сразу же отложил журнал, и в его узких глазах мелькнулобеспокойство.

— Разве он не с вами?

— Как видите.

— Но он же… — непроницаемое лицо Жаика сразу жеперестало быть непроницаемым. Впервые я увидела, как происходят тектоническиеподвижки на поверхности его почти мертвой гладкой кожи, как заостряются скулы ивытягиваются губы. Сторожевой пес был явно взволнован, хотя объяснить причинуего волнения я не могла.

С непередаваемой, почти животной грацией он выбросил тело изкресла и метнулся в дом. Я последовала за ним.

Казах обежал весь дом за каких-нибудь семь минут: впространстве особняка он ориентировался гораздо лучше меня. Все это время он неотрывал от уха портативную рацию, которая обычно болталась у него на поясе.

— Андрей, хозяин не выезжал? — услышала я обрывокразговора. Андреем звали парня, который сегодня дежурил на воротах.

Ответ явно расстроил Жаика, и он принялся рыскать по дому судвоенной энергией. А спустя несколько минут я услышала громкий стук в дверь навтором этаже. Судя по всему, Жаик бился в дверь кабинета.

— Хозяин? Вы здесь, хозяин? — от голосателохранителя все еще исходило почтительное ледяное спокойствие.

Вот только я не была так спокойна. Кабинет Титова на второмэтаже… Кабинет Гольтмана на первом этаже. И в недрах этих кабинетов, такнепохожих друг на друга, мерцает холодным светом картина Лукаса ван Остреа…Холодным светом или адским огнем?

Ноги у меня подкосились. Почти теряя сознание, я рухнула вглубокое кресло.

Почему я подумала о картине? Почему я решила, что Лехаобязательно должен быть в кабинете? Он мог отправиться куда угодно… Но тогдаЖаик обязательно знал бы об этом, короткая азиатская тень, ангел-хранитель счерным поясом карате на бедрах… Но Жаик колотит в двери, а из-за дверей емуникто не отвечает.

Собрав остатки сил, я поднялась и побрела по лестнице вверх.Это заняло гораздо больше времени, чем я предполагала: я останавливалась накаждой ступеньке, чтобы хотя бы на несколько секунд отдалить конец пути. Язнала, что увижу в конце…

Много позже, когда события этого вечера отдалились и невызывали ничего, кроме глухой тоски, я часто задавала себе вопрос: почему ясразу же спроецировала трагическую историю смерти Гольтмана на Леху? Но яспроецировала и оказалась права.

По лестнице, мимо меня, профессионально тихо пробежалонесколько охранников: их портативные рации работали исправно. Когда же янаконец-то вскарабкалась на второй этаж, кабинет уже осаждали телохранители.

— Хозяин, вы здесь? — все еще увещевал закрытыедвери Жаик.

Двери молчали.

— Что будем делать? — спросил один из охранников.Тот самый Андрей, страж врат и главный ключник.

— Он точно не выезжал?