все то, что творилось на площади, в истинном и неприкрытом виде. Золото падало в рукава, фартуки и карманы. Один человек притащил к возу собственную жену, снял с нее чепец и начал набивать этот чепец сеном, приговаривая, что надеется таким образом раздобыть для вздорной бабы хоть немного ума.

Привели Гисберта ван дер Вина; тот сперва отбивался и отнекивался, но потом все-таки задрал голову и увидел свою ненаглядную дочь. Как ни звал он ее, как ни умолял хотя бы взглядом его одарить, – она ничего не слышала и на отца даже не посмотрела. Тогда Гисберт ван дер Вин зарыдал и, рыдая, понемногу переложил себе сена в карманы. Это его слегка утешило, и он, покачиваясь от горя, отправился домой.

Магистр Злословия только руки потирал – столько было здесь поучительных примеров! Хватит на десяток проповедей, и если их записать в красивых и надлежащих выражениях, а потом хорошо продать, то можно будет беззаботно прожить не один год.

Хоть и бранил магистр Злословия алхимию, утверждая, что она представляет собой одну из низших ступеней философии, но на самом деле ему бы очень хотелось снова войти в ту воронку с широкого конца и внутри нее как следует расшириться. Мешало же ему это сделать отсутствие средств. Когда-то он пытался найти себе пристанище у аббата Ханса ван дер Лаана из Бреды и постигать под его руководством (и на его хлебах) опасные тайны алхимии, но ван дер Лаан выгнал его со словами: «Для подобных занятий необходимы деньги, а такая ерунда, как голова на плечах, имеется у каждого второго недоучки. И моя-то голова уж точно вмещает побольше твоей; так зачем мне давать тебе кров и еду?» Магистр Злословия поискал поблизости какие-нибудь слова, которые убедили бы его преподобие, но ничего подходящего не нашлось. Тогда ученый монах ушел и недели две только и делал, что ругался со своим Разумом, который благоразумно помалкивал.

Наконец магистр Злословия устал злиться и спросил: «Разум, ты тут?» – «Я-то тут, – отвечал Разум, не на шутку разобиженный, – но если ты еще хоть раз обзовешь меня ночным горшком, я тебя покину, и придется тебе жить с ночным горшком вместо меня».

После этого ученый монах уж старался свой Разум не обижать (а Разум оказался ужасно обидчивым и чуть что – грозил уходом) и исправно потчевал его рыбой и пивом.

Рыбу Разум любил особенно и уверял, что у него от этой пищи упругость.

Когда аббат выгнал магистра Злословия, было очень обидно. Поэтому магистр пошел и, не спросясь Разума, напился. Разум же ему сказал, с трудом пробившись сквозь винные пары: «Для начала пойми: Ханс ван дер Лаан выгнал тебя не потому, что ты беден и пытался сесть ему на шею, хотя это тоже правда, – а потому, что ты пренебрег алхимией и выбрался через узкое отверстие воронки на широкие просторы философии. Кто-то сидит внутри своей воронки, а кто-то бродит снаружи воронки. Это люди совершенно различной породы. Вот о чем тебе следует думать». – «Но как же нам денег-то раздобыть? – развздыхался магистр Злословия. – Злословием много не заработаешь».

Вот какой разговор состоялся у ученого монах с его упругим Разумом, и когда увидел он, что сено превратилось в золото, тотчас вспомнил и ту давнюю беседу. А раз так, то надо времени даром не терять, ушами не хлопать, глазами не лупать, – хватать сено да набивать им карманы!

И пока Гунтельм ругался с горожанами, а его невестки и дочери пыльными мешками отгоняли от воза горожанок, магистр Злословия набрал побольше сена и натолкал в короб к коробейнику.

Тот повернулся, подставляя короб, совсем как корова, которая хочет, чтобы ее подоили, только здесь все происходило наоборот, не из «вымени» выдаивали, а в «вымя» накладывали. Но если встать на голову и посмотреть на мир вверх тормашками, то картина эта выглядела бы вполне естественно.

Вскоре, однако, выяснилось, что один лишь магистр Злословия от сугубой своей учености пытался видеть мир сразу в двух проекциях: стоящим на ногах и стоящим на голове. Коробейник же, в силу невежества в сочетании с большим жизненным опытом, видел мир лишь в одной проекции, а именно – в той, где ему следовало набрать побольше и убегать побыстрее, что он и проделал с ловкостью, какой никак нельзя было ожидать от столь истощенного и сущеглупого по внешности человека.

И вот, значит, поворачивается магистр Злословия к коробейнику, держа в руках пачку сена, а коробейника и след простыл! И все золотое сено с собой утащил в коробе. Вот это обида!

«Ну ты и простак, – проскрежетал раздосадованный Разум. – Пришел, как говорится, на обед и нашел в горшке собаку!»

«Замолчи! – мысленно вскричал магистр Злословия. – Я думать буду!»

«Лучше тебе не думать, – посоветовал Разум. – А то найдешь себе еще одного напарника, похлеще коробейника. Как мог ты ему довериться? Разве не читал в ученейшем труде „Speigel der sonden“, иначе рекомом „Зеркалище прегрешилищ“, что глупость является одним из тягчайших грехов, поскольку поощряет множество других грехов, и хоть она не причислена к смертным и не заводит в самые глубины ада, все же способствует тому, чтобы в эти глубины падали другие, худшие грешники, которые, возможно, и не стали бы таковыми, если бы не нашлось дураков, на которых они могли упражняться и совершенствоваться».

«Заткнись, заткнись, заткнись!» – закричал в своих мыслях магистр Злословия, да так громко, что голова у него страшно разболелась. Он побежал в первую попавшуюся аптеку, а это оказалась аптека Спелле Смитса, знаменитого своим пузом, в котором он носил пороки.

– Что угодно? – вопросил Спелле Смитс, который как раз увязывал в хорошенькие пучки раздобытое им золотое сено. – Я занят, добрый человек, так что ступай своей дорогой.

– Голова… – простонал магистр Злословия. – Голова раскалывается…

Спелле быстро повернулся к нему с вопросом:

– А нет ли у вас часом внезапной чумы? Если это так, то дело дурное: придется вас сжечь вместе со всеми пожитками.

– Все из-за моего Разума, – объяснил магистр Злословия. – Так и стучит в черепную коробку и кроет меня распоследними словами.

– Вы что, носите разум снаружи головы? – удивился Спелле Смитс. – Впрочем, мне известны подобные случаи. Они не так редки, как это может показаться. Взять, к примеру, нашего мастера стеклодува, мастера Кобуса ван Гаальфе.

– Не хочу я брать никакого стеклодува, у меня голова болит! – простонал магистр Злословия.

«Так тебе и надо, – шипел Разум. – Не слушался меня, вот и остался с носом!»