о жизни ближних, а это бывает не только трудно, но и опасно. В-третьих, следует овладеть искусством облекать второе в прекрасные одеяния первого.

– А кто у нас первый? – заинтересовался крестьянин Гунтельм. – И где вы взяли эти прекрасные одежды, если на одной ноге у вас сапог, а на другой – рваная сандалия?

– Первый у нас – поучительные примеры, – сказал монах. – Взял я их из книг и проповедей ученых собратьев, а также некоторые сочинил сам. Это и есть прекрасная одежда.

– Понятно, – сказал Гунтельм.

– Итак, для чего же служит Злословие? – продолжал монах. – Ибо у него высокие цели.

– Я думал, что Злословие – это такой грех, правда, не вполне смертный, – заметил младший сын. – Если ты злословишь, то в рай не попадешь, но и в ад ввергнут не будешь, а застрянешь где-то между адом и раем, одной ногой в чем-нибудь приятном и теплом, а другой ногой – в чем-нибудь омерзительном и холодном.

Монах посмотрел на свои ноги в разной обуви и пожевал губами.

– Нет, – сказал он наконец. – Злословие – это наука. У него собственные законы и своя особенная красота. Служит же оно к пользе человечества.

Он поднял палец.

– Для начала оно назидает.

Затем поднял два пальца.

– Как продолжение, оно предостерегает.

Потом поднял три пальца.

– И далее, оно сообщает.

– Что сообщает? – не поняла жена среднего сына.

– Все! – отвечал монах и поднял четыре пальца. – И наконец – утешает. Ведь если ты несчастен и вдруг узнал, что кто-то еще более несчастен, ты всегда можешь сравнить свою судьбу с судьбой другого человека.

– Разве этому не служит сострадание? – удивилась женщина.

Монах поморщился.

– Так говорят только те, кто дальше арифметики не продвинулся! Но кто без ущерба для себя просочился через узкое отверстие воронки и избег алхимии, тому открыто высшее предназначение Злословия. Скажи, если случится у тебя горе, как отвлечь тебя от печали, добрая женщина?

– Работой! – сказала жена среднего сына.

– Молитвой, – тихо добавила жена младшего сына.

– Нет, нет и нет! – горячо возразил магистр Злословия. – Вовсе нет! Лучше всего человек отвлекается, если начинает злословить о ком-то. Это проверено на множестве пациентов и доказано лучшими врачами Антверпена и Брюгге, а уж они обследовали и спровадили в могилу столько мертвецов, что можно заселить ими два Хертогенбоса и еще вашу деревню в придачу.

– Как же все это удивительно, – проговорил Гунтельм.

И тут в воздухе появился большой мерцающий шар. Сперва он летел под облаками, но постепенно опускался все ниже и ниже. Шар этот переливался под солнцем, сиял и светился, в нем отражались облака и деревья, чьи стволы изгибались и как будто оплетали прозрачные его бока.

Затем раздался мелодичный звон, как будто чьи-то огромные пальцы схватили и дернули струны, и шар разлетелся на тысячу осколков. Они дождем осыпали дорогу. Из внутренности шара, держась за руки, выпали двое влюбленных и приземлились – вот ведь удача! – прямо посреди стога сена.

Кстати, мы же забыли о дочерях Гунтельма, а они ведь тоже находились тут, вместе со своими мужьями, а старшая даже с сыном-ребенком, которого держала за руку.

Дочери-то и подняли крик:

– Ой, что творится-то! Ой, что с небес-то сыплется! Конец света близок, не иначе! Сегодня влюбленная пара упадет, завтра дождь из мышей прольется, послезавтра реки потекут кровью, а там и до нашествия саранчи недалеко! Пропали мы, погибли!

Ребенок, внук Гунтельма, перепугался и в рев ударился.

Что до влюбленной пары, то эти двое как будто никого не замечали. Что им в стеклянной сфере по небу лететь, что на стоге сена сидеть – все едино, лишь бы глядеть друг другу в глаза и держаться за руки.

– Вот это, я понимаю, любовь, – прошептала жена младшего сына и ткнула муженька в бок кулаком. – Любовь, говорю, вон какая бывает!

– Так они благородные, – огрызнулся младший сын Гунтельма. – У них все не так, как у нас. Они любятся не для того, чтобы по хозяйству успевать, и не для детей, а для безделья и удовольствия.

– Будто для удовольствия что-то делать плохо, – отводя глаза, сказала его жена. – Батюшка, вон, для своего удовольствия каждое воскресенье в кабак ходит.

– Это не предосудительно, – сказал младший сын. – Я вот доживу до тридцати лет и тоже начну.

Гунтельм, если помните, сам восседал на стоге сена, поэтому появление чужаков его не сильно обрадовало. Он приподнялся и стал кричать на них:

– А ну, убирайтесь! Нечего мое сено топтать! Что это вы тут затеяли? Вон отсюда! Неприличие какое!

Из стога торчали, наподобие дерева, вилы, и молодые люди, не разнимая рук, свободными руками, она левой, а он правой, повесили на эти вилы часть своей одежды, и все это принялось весело, наподобие флажков, развеваться на ветру, хлопать, трещать и создавать пестроту.

Воз катился дальше, переваливаясь с боку на бок.

– Ну, – обратился Гунтельм к монаху, – что скажет на все это почтенный магистр Злословия?

– Скажу, что арифметика тут бессильна! – отвечал ученый монах. – Она свое дело сделала и отступила перед алхимией, которая как бы перемешала химический состав этих двух неразумных человеческих существ и превратила их в единое тело.

– И что же, по-вашему, они так и застряли в алхимии? – поинтересовался старший сын Гунтельма. – Или же есть способ протолкнуть их через узкое отверстие воронки? Это было бы кстати, потому что они, по всей очевидности, раздражают нашего батюшку.

– Воронка и прочие феномены, сиречь явления, – с важностью отвечал магистр Злословия, – применимы к тем, кто практикует науки, то есть к активным субъектам познания. Эти же молодые люди никаких наук не практикуют и представляют собою пассивный субъект познания. Проще говоря, не они что-то изучают, а их все изучают; они же при этом вообще ничего не делают, только милуются… Вот, извольте видеть, опять!.. Гхм… На чем я остановился?

– На том, что ничего не понятно, – проворчал старший сын Гунтельма, а сам Гунтельм крикнул:

– Лучше спросите у них, когда они наконец уберутся отсюда! А то я уже охрип, но докричаться до них не могу.

– Они пребывают в состоянии любовной глухоты, – отвечал магистр Злословия. – Тут даже глас Судной Трубы будет бессилен, ибо любовь затыкает людям уши похлеще расплавленного воска, а уж я-то в этом знаю толк. Ведь когда студент проходит обучение, ему необходимо избегать множества соблазнов. Ибо сказано: «Вера – от слушания». Это можно выразить наоборот: «Соблазны – от слышания». То есть если ты слышишь, как друзья зовут тебя к дурным женщинам и доброму вину, то