устоять бывает трудно. Почему и используется воск в уши.

– Сразу видать ученого человека! – восхитился Гунтельм. – Ну так что нам с этими дурачками-то делать? В воронку их затолкнуть, что ли? Да где такую здоровенную воронку взять?

– Поскольку эти двое не субъект познания, а его объект, – продолжал магистр Злословия, отмахнувшись от вопроса про воронку, – то они могут быть изучаемы на любом уровне. Их может исследовать арифметика в попытках разделить или переставить местами. Может исследовать их и алхимия. Ведь одной из задач алхимии является исследование Истинной Любви, то есть законов, по которым предметы притягиваются друг к другу.

– Вот это чистая правда, – согласился Гунтельм. – Недаром же говорят: «Деньги к деньгам».

– Не только деньги к деньгам, – подхватил магистр Злословия, – но и слово к слову, монах к монашке, сено к соломе, пиво к хлебу, рынок к собору, лошадь к телеге, сапог к заднице. Везде мы наблюдаем закон Истинной Любви, противостоять которому невозможно. Злословие же как высшая форма философии скажет вам по этому поводу: все суета!

– Тонко подмечено, – сказал Гунтельм. – Не подсуетишься – не продашь!

И тут раз-два! Из кустов выбрались, оправляя гульфики, два прекрасных собой солдата, один седой, но статный, другой с белокурыми длинными волосами, похожий на девушку, с длинным шрамом на щеке.

– Ух ты! – сказал старший солдат. – Ты глянь, какие тут селяночки, пухленькие да сладенькие.

– Да уж! – сказал младший солдат. – Булочки с жирными сливками, а не девушки.

– Руки прочь! – закричали мужья своих жен. – Это замужние женщины! Найдите себе развратных монашек и утешайтесь с ними, а наших жен не трожьте!

– Ладно, ладно, – сказали солдаты, вытащили из котомок вяленое мясо, и твердокаменные сыры, и подплесневевший хлеб, и подкисшее молоко, от металлической фляги совсем сдуревшее, – и начали это жевать, проклиная свои зубы, бродячих лекарей и гнусного коробейника, всучившего им эту вонючую флягу.

Гунтельм на них поглядывал с воза и посмеивался, а солдатам нипочем: жуют и ругаются, жуют и ругаются, как будто находят в этом какое-то удовольствие.

Монах сказал:

– За всякую трапезу следует благодарить Всевышнего, ибо всякая плоть – трава.

Солдаты разом скосили на него глаза, и старший сказал:

– Допустим, трава, потому что ее легко скосить, но что из этого следует?

– Корова есть ходячее мясо, – сказал магистр Злословия, – и питается она травой, которая алхимическим образом перерабатывается внутри нее снова в мясо.

Солдаты рыгнули и согласились, поскольку сами неоднократно ловили и ели чужих коров и имели подобный опыт.

– Внутри и снаружи – корова сплошное мясо, кроме того места, где она молоко, – сказали они.

– Но если встать на голову и посмотреть на мир в перевернутом состоянии, мы увидим обратную картину, которая связывает предметы в противоположном порядке, – продолжал магистр Злословия.

– Погоди, – остановил его младший солдат, – а зачем становиться на голову?

– Затем, что перевернуть мир у тебя не получится, – сказал ученый монах. – Мир слишком тяжелый. Он почти как этот воз сена, учитывая еще вес телеги с колесами и собственно лошадь. Поэтому тебе придется встать на голову.

– Не согласен я становиться на голову, – проворчал младший солдат.

– Напрасно, – возразил магистр Злословия. – Потому что если связать предметы в обратном направлении, то получится, что твоя плоть – трава, а трава эта нуждается в мясе и поэтому хочет съесть корову.

– Ого! – сказал старший солдат.

– И что из этого следует? – насторожился Гунтельм, который вдруг забеспокоился о сохранности своего сена.

– То, что всякая плоть трава, – ответил ученый монах. – Иссохнет, как цвет сельный, превратится в сено, а оно затем будет развеяно. Но у Господа все травинки посчитаны.

– Прямо как у меня, – сказал Гунтельм. – Мы во всем подражаем Господу.

Тут один из солдат вытащил из стога соломинку и принялся ковырять в зубах. Гунтельм злобно смотрел на него сверху, но молчал.

Старый солдат спросил:

– А это что за голубки там у вас воркуют? На вашу родню не похожи.

– Эти с небес на нас свалились, – отвечал Гунтельм. – Не птицы и не ангелы, а не пойми что. Поют безмолвные песенки, она играет на флейте, он – на лютне.

– Что-то не видать ни флейты, ни лютни, – наивно сказал младший солдат, а старший расхохотался:

– Эти музыкальные инструменты у влюбленных всегда с собой.

– Да они и не у влюбленных при себе, – сказала жена младшего сына храбро.

– При себе-то при себе, но если ты не влюблен, то пользуешься этими инструментами крайне редко и всегда по делу, а влюбленные играют на них не переставая, поэтому и не замечают ничего вокруг, – сказал старший солдат и ущипнул женщину за круглый бок.

– Ты-то своей флейтой здесь не размахивай, – сказала она, – дальше кабак будет, вот там и покажешь, на какую музыку горазд.

Коробейника они встретили уже возле самого города. Жалкое зрелище! Был он тощим, штаны рваные, колени торчат, посиневшие, дрожат-трясутся, в руке палка пляшет, на тонкой шее голова болтается. Уж и собаки его покусали, и люди в него камнями кидались, и какой-то человек бежал за ним из самого Хертогенбоса с дубиной, потому что всучил ему коробейник дрянной товар вместо хорошего.

Вот стоит этот бедняга с коробом за плечами и палкой отмахивается, а врагов все прибывает: собака скачет-скалится внизу, горожанин дубиной палку переломить норовит, мальчишки свистят и камни со свистом кидают, всем, кроме коробейника, зло-весело.

Возу сена не проехать, качнулся воз и остановился. Лошадь голову свесила, ушами двигает: не нравится ей весь этот шум и переполох. Жена младшего сына ей украдкой сенца подала на ладошке.

Пестрое тряпье, влюбленными повешенное на вилы вместо знамени, уныло обвисло. Нет движения – нет ветра; стоит воз!

– Что замерли? – обратился магистр Злословия к солдатам. – Ступайте, разгоните людей, отбейте у них коробейника!

– Зачем? – спросили солдаты. – Он ведь наверняка виновен во всем, в чем его обвиняют.

– Будто вы не виновны ни в чем, – сказал монах.

– Нас же не обвиняют.

– Надо будет – я сам вас обвиню! – сказал магистр Злословия. – Не пытайтесь быть умней меня, я университет заканчивал и мантию имею…

– И где же твоя мантия? – закричали, смеясь, солдаты.

– Может быть, я ее пропил, а может – вам показывать не хочу, не достойны вы ее видеть! – сказал магистр Злословия.

– Правда в твоих словах есть, – согласились солдаты и разогнали толпу и собак.

Коробейник, весь трясущийся, подошел к возу.

– Руками мое сено не трожь! – закричал Гунтельм. – Мое сено золотое, а руки твои грязные!

Коробейник молча отщипнул от стога и сунул себе в рот несколько соломин.