– Показывай свой товар! – сказали солдаты.

– Да, да, показывай! – закричали и дочери, и невестки Гунтельма. – Вдруг там хорошенькие вещички!

Коробейник вывалил на дорогу свой товар – ремни из гнилой кожи, булавки ржавые да гнутые, десяток лент с посекшимся краем, мятое колечко и красная шапочка с дьявольскими рожками.

– Фу! – закричали все вокруг. – Какая гадость и ерунда! Зачем ты это все нам показываешь? Неужели нет у тебя хорошего товара?

– Этот товар я и выдаю за хороший, – сказал коробейник и оскалил зубы не хуже любой собаки. – Что с ним не так-то? Ремешки как ремешки, разве что гниловаты. Колечки как колечки, разве что камушки из них повыпадали. Шапочка с рожками вообще почти новая.

– Да она кишит вшами! – возмутилась жена младшего сына и отбросила шапочку на землю.

– Меряют все кому не попадя, вот и заразили, – сказал коробейник. – Шапочка-то не виновата! Зачем ее так бросать?

И он бережно положил ее обратно в короб.

– Хотели мы тебя ограбить, да смысла нет, – сказали солдаты.

– Поспешим, – крикнул Гунтельм. – И так мы тут задержались, спасая бесполезного коробейника с его бесполезным товаром. Надо успеть в город, пока ярмарочный день не закончился.

Двинулся дальше воз сена, окруженный людьми. Коробейник хромал позади всех.

Вот уже раскинулись плоские поля, ласкающие глаз, – серовато-коричневые, словно сбрызнутые едва заметной зеленью, с острыми крыльями мельниц. Вдали, отсекая от полей горизонт и как бы не впуская его в общую картину, высился город – стены и за ними башни соборов, и выше всех – собор Святого Иоанна.

– Вот и Хертогенбос! – закричали все, вытягивая шеи, и только влюбленные продолжали смотреть друг на друга и что-то лепетать, словно на языках, бывших некогда еще до Вавилонской башни и разделения народов. Их все равно никто не понимал. Музыка, которую они играли, тоже имела смысл лишь для них двоих и не складывалась ни в плясовую мелодию, ни в песенку, ни тем более в церковный гимн.

А когда воз сена въехал в городские ворота и начал протискиваться по узким улицам к рыночной площади, – тут что-то странное случилось. От сена словно бы начало исходить золотое свечение, отблески его бегали по стенам домов и мостовым, бросались бликами в глаза встречных горожан, световыми пятнами заползали за шиворот к почтенным горожанкам и в отороченные мехом рукава их супругов, скакали под рваные юбки служанок-девчонок, кусали за голые коленки бедный люд.

– Да что же это такое? – кричали жители Хертогенбоса и, бросая свои дела, бежали за возом сена. – Золото! Золото везут! Ах, сколько же золота везут!

Покачиваясь и пошатываясь, скрипя на поворотах, двигалась телега к рыночной площади, заливая все вокруг соблазнительным сиянием. Вот уже миновала она поворот и с кряхтением выползла на саму площадь, где и остановилась.

Гунтельм спрыгнул с воза и только-только начал оглядываться, приискивая подходящего покупателя (хотел отдать ему сено чуть дешевле, зато без хлопот), как набежали со всех сторон люди и давай тягать сено прямо из воза!

Вся семья Гунтельма всполошилась и заняла оборону. Вот еще! Нечего наше сено воровать!

Солдаты уже по щепотке себе взяли и привязали к своим пикам: солдат обременять себя не любит и надолго вперед свою жизнь не рассчитывает.

Горожане – другое дело; каждый горожанин хотел бы жить вечно. Поэтому и телега, груженная, как им виделось, чистым золотом, превратилась для них в такой лакомый кусок.

– Зачем вам наше сено? – кричал Гунтельм, да какое там! Монашки-августинки так жадно захватывали сено горстями, что самого Гунтельма защипали до полусмерти: он пытался собственным телом защитить драгоценное имущество, а они, глядь, не только имущество, но и самое его тело едва не утащили.

Прилетели птицы – каждая схватила по соломинке.

– Зачем птице золото? – надрывался внизу Спелле Смитс. – Брось, проклятая! Брось! – Он орал на сову, а та, с золотой веточкой в клюве, сидела на карнизе дома Bij Sint Lucas, где обитал Гисберт Тиссен, глава гильдии медиков, и таращилась немигающими глазами-тарелками. Ее плоская серая морда напоминала человеческое лицо, только очень уродливое.

– Мне, мне нужно золото! – едва не плакал Спелле Смитс. – Позарез оно мне нужно! – Он полез на стог, но упал, потом снова полез, и снова упал, а когда сделал третью попытку, один из солдат тупым концом пики сбросил его на мостовую и сказал: «Куда вот ты лезешь-то? Твое золото, что ли?» – «Мне очень нужно! Помру я без него!» – зарыдал Спелле Смитс и тут замер с раскрытым ртом и выпученными глазами: на вершине воза он разглядел наконец Аалт ван дер Вин и Петера Схейве. Они по-прежнему держались за руки и не сводили друг с друга глаз.

– Вот вы где! – заверещал Спелле Смитс и принялся дубасить в закрытое окно дома Bij Sint Lucas. – Сосед, сосед! Сосед, выйдите да поглядите, какая пропажа-то нашлась! Выходите, дорогой сосед, посмотрите, кого к нам нелегкая занесла! Посмотрите да помогите мне расправиться с этой парочкой коварных обманщиков!

В доме Bij Sint Lucas долго ничего не происходило, а потом оттуда выбрался Гисберт Тиссен, бледный, с кругами под глазами: всю ночь он трудился, изучая болезни, гнездящиеся в человеке, что жил у него в пробирке. Но для непосвященных выглядел он так, словно от горя продолжал лечить самого себя многоразличными и весьма целебными снадобьями.

Едва заметив Аалт ван дер Вин, Гисберт побледнел еще больше, пошатнулся и рухнул без сознания лицом прямо в сено. А когда несколько монашек и магистр Злословия совместными усилиями оттащили его от сена и поставили стоймя на ноги, все лицо Гисберта было усеяно золотой пыльцой и он напоминал человека из золота, которого несколько лет назад привозили показывать бродячие циркачи.

Пока творилась вся эта суматоха, Спелле Смитс успел зачерпнуть полные горсти золотого сена и натолкать за пазуху, после чего стремительно убежал. Ворона же отнесла золотую соломинку в свое гнездо и вплела туда, и гнездо, лохматое и дерзкое, посверкивало с крыши и бросалось солнечными зайчиками.

Поначалу Гунтельм Лохнер не понимал, почему горожане лишились разума при виде самого обычного сена. Хорошо, сено было не вполне обычным – это было первосортное сено, превосходное сено, ароматное сено, высушенное лучами магистра Солнце, причем совершенно бесплатно, и собранное белыми ручками дочерей и невесток Гунтельма Лохнера.

Тут магистр Злословия открыл ему глаза на происходящее. Он взял двумя пальцами Гунтельма за веки, оттянул их, и как Гунтельм ни моргал, как ни вырывался, продолжал их удерживать. Тогда-то Гунтельму в широко раскрытые глаза и влилось