— Какое-то время так все и было, — кивнула Натали, — но потом стало меняться. Началось это после того как я переехала от матери к себе. Я размышляла о том, что ни­чего бы этого не случилось, если бы меня не отстранили от учебы, а меня не отстранили бы, не реши я продемонст­рировать Клиффу Ренфро, что такое хороший сострадаю­щий доктор.

— Ты подверглась почти смертельной опасности, — сказал Миллвуд. — Разные люди по-разному реагируют на такого рода травмы. Одни до конца жизни пребывают в сомнениях и страхе, другие обретают полную свободу.

—Доктор Фирстайн считает, что я могла бы постарать­ся все забыть. Нет, думаю, что все произошедшее в Рио помогло мне открыть глаза на себя, на собственные силы и на то, как они действуют на окружающих. Понимаешь, бывает так, что ты слишком много внимания уделяешь не­которым вещам. А я за эти годы, кажется, только этим и занималась. Энтузиазм — замечательная штука, когда он имеет конкретную цель, но когда проявляется беспоря­дочно, может свести с ума кого угодно.

Миллвуд протянул руку и накрыл ладонь Натали.

—Не могу поверить в то, что слышу, — сказал он.

Натали чувствовала, что по ее щекам текут слезы, но не пыталась вытереть их.

—Я всегда так гордилась тем, что я сильная, и думала, что все, с кем мне приходится сталкиваться, слабее, потому что не отдают делу столько сил и энергии, сколько я. Да, я такая, и не следовало надеяться, что я изменюсь. А теперь, в тридцать пять, с одним легким и всеми доводами, чтобы признать свое поражение, мне просто все равно — сильная я или нет.

—Знаешь, Нат, даже в такое сложное для тебя время, как сейчас, ты много значишь для нас. Гораздо больше, чем кто бы то ни было. Все любят и уважают тебя за пре­данность делу, хотя, должен признаться, иногда становит­ся страшно, что ты можешь взорваться.

—Я очень постараюсь быть помягче. А ты, если заме­тишь, что я начинаю злиться или «наезжать» на кого-ни- будь, подай мне знак — почеши нос, например, чтобы я могла дать задний ход. Договорились?

—Договорились. — Миллвуд почесал нос. — Годится?

—Отлично, спасибо! Пока я не привыкну, будешь моим Джимми Крикетом[32].

—Можешь на меня рассчитывать.

—Кстати, об угрызениях совести. Терри, ты ни за что не догадаешься, что я сделала вчера. Я написала письма с извинениями декану Голденбергу и Клиффу Ренфро без всякой задней мысли. Кажется, я наконец поняла, что сде­лала неправильно и почему это было неправильно. И еще я просто захотела поблагодарить декана за то, что меня во­обще не выгнали из колледжа...

В глазах Миллвуда вспыхнула искорка.

— Ты говоришь, что написала эти письма без всякой за­дней мысли?

— Ну да. А что?

Миллвуд выпрямился, сложил руки и в упор посмот­рел на Натали.

— Все это не так просто, как кажется на первый взгляд. Я читал эти письма, Нат. Оба. Декан Голденберг интересовал­ся моим мнением, и Клифф тоже. Они написаны очень убеди­тельно и, без всякого сомнения, очень искренне. Ты можешь говорить о том, что в тебе что-то изменилось, но в письмах это чувствуется гораздо сильнее, — Миллвуд сделал многозначи­тельную паузу. — Нат, декан хочет просить дисциплинарную комиссию разрешить ему восстановить тебя в колледже.

Натали вытаращила глаза.

— Ты не шутишь?!

— Я бываю жестоким, но не настолько, чтобы так шу­тить, он собирается еще переговорить с доктором Шмид­том по поводу твоей ординатуры. Гарантий, конечно, никаких нет, но рассказывал он об этом в довольно опти­мистичных выражениях. Я хотел сам сообщить тебе эту новость, и Сэм мне разрешил. С возвращением, коллега!

— О, слушай, это... я... я не знаю, что сказать!

— И не надо. Ты все сказала в своих письмах. Помнишь, на стадионе, когда ты проучила этих ребят из Сен-Клемен­та, мы говорили о том, что всегда гораздо важнее, кто ты, а не что ты. Здесь главное для всех — найти баланс, и кажет­ся, что тебе это удается. Короче, — он слегка пожал руку Натали, — поздравляю!

— Ну спасибо, Терри! Спасибо, что поддержал меня.

— Да ладно! Есть какие-нибудь просьбы?

— Только одна. Если ты не хочешь доедать свой плом­бир...

* * *

В отличнейшем настроении Натали пробежала по рынку. Когда все ее неприятности только начались, она решила не говорить матери, что ее отстранили от учебы. Правда, она знала, что рано или поздно, когда подойдет время выпускных экзаменов, ей придется что-то приду­мать. Теперь же, благодаря декану, Дугу, Терри и всем, кто замолвил хоть слово в ее защиту, вопрос разрешился сам собой.

Главное, что все, что она сказала Терри, являлось аб­солютной правдой. Она написала свои письма, совершен­но не рассчитывая на то, что это будет иметь какие-то последствия. Однажды, еще на втором курсе, когда они проходили лечение «заболеваний пристрастия», ее груп­па должна была побывать как минимум на двух занятиях общества анонимных алкоголиков и детально описать из­вестную методику «12 шагов» — способ изменить поведе­ние личности, испытывающей необходимость в выпивке, наркотиках, обжорстве, азартных играх или распутстве. Восьмой пункт в этих «12 шагах» предусматривал со­ставление списка тех, кому раб вредной привычки при­чинил боль словом или действием, а девятый требовал загладить свою вину перед этими людьми, извиниться просто так, не ожидая прощения. «Сейчас, — подумала Натали, — пришло время дополнить свой список, внеся в него имя матери».

Растянувшаяся на четыре квартала дорожная пробка привела к тому, что дорога в Дорчестер заняла времени вдвое больше обычного. С некоторой гордостью Натали заметила, что число выражений, традиционно используе­мых ею в таких ситуациях и не предназначавшихся для не­совершеннолетних, не достигло даже среднего уровня.

Кто это такая и что вы сделали с настоящей Натали Рейес?

Что-то тихо напевая себе под нос, Натали подъехала к дому Эрмины. Взяв в каждую руку по два пластиковых пакета, она подошла к крыльцу, поставила их на ступени и вытащила из-под горшка ключ. Повернувшись к двери, Натали вдруг почувствовала запах дыма и увидела, как из щели под дверью просачиваются темно-серые струйки.

—О господи! — воскликнула она, вставляя ключ в за­мок и хватаясь за ручку Та была очень горячей.

—Пожар! — закричала Натали всем вокруг и никому конкретно. — Пожар! Звоните девять один один!

Захватив рукой край своей футболки, она снова взя­лась за ручку, повернула ключ и, наклонившись, что было сил ударила плечом в дверь.

Разве народ не привык особенно отличать кого-то одного, ухаживать за ним и его воз­величивать?