Мета ненадолго отвлекла моё внимание. Она непохожа ни на кого из наших земных девушек, но скорее – благодаря воспитанию на неукротимой планете. А если бы росла среди нас? Уверен, тогда больше всех напоминала бы Таню. Спасибо вам, мистер Гарри Гаррисон.

«Неукротимая планета»!.. Как было её не вспомнить. Прочитав эту книгу, я сам решил заделаться хоть немного пиррянином, стал отжиматься не меньше трёхсот раз в день, взялся за гири в спортзале и обнаружил способность подбрасывать двадцать четыре килограмма в сальто и ловить. Неплохо для двенадцати лет. Однажды за этим упражнением попал на глаза старшеклассникам: девушки зааплодировали, а кавалеры чуть позже встретили на лестнице и сказали, чтобы не воображал себя очень крутым. Я порядком струсил, но это была первая реакция, следом бы точно взыграл дух противоречия и неизвестно, что бы в конце концов победило, не возьми меня под покровительство самый могучий и, как бывает, добродушный парень с выразительной фамилией Попович. На двухпудовые гири я так и не перешёл: отговорили взрослые, напугав, что от этой забавы останусь коротышкой. А попытки выкинуть в кости любую сумму на заказ, как делал хлипкий, но умный, сто раз избежавший верной смерти и всех спасший герой, кончились полным крахом.

Но всё же… Я вернулся мыслями к недавнему сну. Откуда он взялся? Было ли хоть что-то в жизни, что могло его вызвать? Если, конечно, жизнь хоть как-то связана со сном. Может быть, и нет. Одно недоразумение у нас недавно случилось, но такое мелкое, что я и думать о нём забыл в тот же вечер. Как-то в разговоре Таня обмолвилась, что никогда не играла в настольный теннис. Я загорелся научить её, подарил самую новую из своих ракеток и потянул в Дом Офицеров, где можно было найти свободный стол. Таня чуть-чуть упиралась, ворчала, что не хочет выглядеть неумехой, но всерьёз не возражала. Стол нашёлся, я быстро показал, как держать ракетку, подавать, куда бить, и мы стали перекидываться шариком. Очень скоро Таня начала возвращать всё, что я посылал, так что наши розыгрыши могли продолжаться ударов сто. Конечно, я действовал не в полную силу, было бы слишком сурово так обходиться с новичком, – но через пару вечеров Таня освоилась у стола, разгромила довольно сильную Ленку Чернову и выросла в равного соперника мне. И вот я уже не думал поддаваться, глядя, как она летает от угла к углу и бьёт неуловимо, почти без замаха, и серые глаза сверкают разбойничьим восторгом. Мы играли до двадцати одного, и после взятого мною мяча кто-то спросил, какой счёт.

– Шестнадцать – четырнадцать, – ответил я.

– Четырнадцать – шестнадцать, мои подачи, – уточнила Таня и тихо, как бы озвучивая мысль для самой себя, добавила: – Будет девятнадцать – шестнадцать.

Вот это меня и зацепило. Как будто напротив неё пустое место, с которым можно не считаться! Я, кажется, разозлился и действительно продул её подачи едва не всухую, довёл дело до больше-меньше, взял партию с превеликим трудом и по пути на ранчо ещё не до конца успокоился, хоть и старался держаться невозмутимо.

– Что с тобой? – спросила наконец Таня.

– Да ничего, – ответил я, – почему ты спрашиваешь?

– Вижу. Нет, если не хочешь говорить, то и не надо, я же не настаиваю…

Понятно, что я тут же всё сказал.

– Как будто меня там не было вообще, – так я закончил, – а я там был, между прочим, и мог тебе помешать.

– Саня… – она остановилась, повернувшись ко мне лицом. – Прости, пожалуйста. Я не хотела тебя обижать. Дело не в тебе. Я не считаю тебя пустым местом, просто увлекаюсь игрой. Да будь там даже чемпион мира, я бы всё равно так подумала. Больше не буду.

Она говорила здраво. После такого ответа я уже не понимал, на что, собственно, взъелся и почему Таня не может быть уверена в себе. Посмеялись и забыли, и больше никаких, даже самых отдалённых, намёков на ссору между нами не было. Откуда же взялся этот сон, после которого я будто вернулся в недавнее прошлое и весь остаток ночи чувствовал себя виноватым, против воли вспоминая пляжную красотку и держа у горла раскалённый клинок из божественного или дьявольского, кто знает, сплава её силы и беззащитности? Или, может быть, – подумал я перед самым будильником, – может быть… вовсе не Машу имел в виду, когда говорил о ней?

– Я ничего не понимаю в информатике, – грустно сказала Лена. – Что это за рапира такая, кто её придумал…

– Наши старшие братья, – ответил я вовсе не остроумно. На другое в тот миг был едва ли способен – с таким-то чувством, будто в солнечное сплетение ударился снежок и от него разбегаются прохладные круги. Не надо бы продолжать… Но нет. Я продолжил: – Братья из Новосибирска. Давай зайду, попробую что-то подсказать? Можно? Когда будет удобно?..

Кажется, голос не выдал. Положив трубку, я обругал себя, но обмануть не сумел: радуюсь где-то там, в глубине. Будто… договорился о свидании. Наверное, это потому что редко видимся, – подумал, – а ходила бы в школу каждый день, так и не замечал бы? Нет, не убедительно.

Лена Гончаренко болела уже месяц и неделю – а, по-моему, скорее отдыхала от нас и от нового общества, такого дикого и неприветливого, чем болела всерьёз. Она, как прежде, жила в комнате Оксаны, улетевшей в Москву. Я звонил, передавал домашние задания, несколько раз заходил после уроков, чтобы объяснить непонятное. Лена выглядела свежо, прыщики на лице исчезли без следа, только время от времени кашляла, отворачиваясь и закрываясь ладонью.

«Значит, у Ленки нет шансов», – сказала по телефону Оксана. Наверное, в шутку, но всё равно неприятно, когда у кого-то нет шансов и это связано с тобой. А теперь в моей памяти смысл этих слов как-то разросся. Нет шансов не только на то, что Оксана имела в виду, но и на счастливую жизнь, удачу, хороших друзей – короче, на всё. И это – тоже из-за меня, и я понимал, что не могу изменить предсказание. А хотел бы изменить? Хотел бы, только не знал как.

К моему изумлению, даже стыду, я видел Лену теми же глазами, что и первого сентября, когда она, так внезапно появившись в классе, в коротком синем платье стояла у доски. И чувство было то же, отдельное от всех других. Я представлял его как трещину в чём-то прежде цельном, за ней виднелась чуть туманная, залитая лунным светом даль, оттуда сквозило лёгким, острым, будоражащим ветром… Где она возникла? Я был увлечён Оксаной, теперь ясно это понимал. Это увлечение могло превратиться во что-то настоящее: не хватило малости, одного её шага навстречу или, может быть, одного взгляда, – но оно было тем самым монолитом. Он раскололся в первый учебный день, как знаменитый Гром-камень. Лена не помешала Оксане и не слилась с ней, я никогда не представлял их вместе, а скорее так: днём одну, вечером другую. Днём – вечером… И ночью. А затем оказалась рядом Таня и вытеснила Оксану мгновенно и необратимо. Я теперь вспоминал её как соседку по парте, хорошую знакомую, даже подругу, но без капли волнения, без высохшего следа от капли. Был уверен, что, если вдруг она, вернувшись, сделает тот самый шаг, я ровно настолько отодвинусь: сама виновата. И в том, что подаренный ею катер не годился для плавания, тоже видел знак. Таня, только лишь Таня. А трещина осталась, чёрт её возьми. На том же самом месте.