– Читаешь? – спросил я.

– Иногда. Здесь много всего…

– Не знаешь, с чего лучше начать?

Лена кивнула. «Она кивнула своей головой», – как я однажды перевёл фразу из какой-то английской повести, которую взялся читать со словарём, но бросил после нескольких страниц.

– Можно, я подскажу?

И, получив разрешение, быстро нашёл два прошлогодних номера: с рассказами Владимира Набокова, к первому из которых, «Пильграму», подступался несколько раз, пока не распробовал, но уж потом меня было не оттянуть, и «Воспоминаниями» Надежды Мандельштам.

О том, что голос у меня не самый обыкновенный, я догадывался и прежде. В один из первых дней сентября мы спели на ранчо несколько песен в дырочку Мишиного двухкассетника, потом слушали запись, узнавая себя и остальных. Я различал голоса так ясно, будто видел посуду на столе. Голос Марины – хрустальный бокал, Миши – чуть покосившийся на бок кофейник, Тани – электрический прибор наподобие тостера. Светы Шульц – ваза с абрикосовым джемом, Олега – сойдёт, пожалуй, за гранёный стакан… А где же мой?! Я растерянно шарил мысленным взором по скатерти, пока не сообразил, что мой голос – это стол.

И вот теперь, едва я даже не спел, а лишь осторожно, пробуя и примериваясь, выдохнул начальные звуки в микрофон, как этот стол, брыкаясь всеми четырьмя ногами, полетел из гулкого угла мне точно в голову. Будто я очутился в кино, посреди какой-то салунной драки… Машинально сделал движение уклониться и, конечно, сбился и замолчал на середине первой строки.

– Да всё нормально, – сказал за спиной Василий Васильевич, – поиграй ещё, привыкни.

Я отвернулся от микрофона и, стараясь забыть о нём, тронул струны. Медиатор я пока не чувствовал, играл пальцами, как привык на акустике, но даже так ощущения от электрогитары были потрясающими! Те же струны, тот же гриф, разве что чуть более узкий, а звук – другой, настоящий, как по радио или на кассете. Словно это не я играю и, стоит только подумать, как и запоётся само собой:

Нет… Это, пожалуй, не запоётся. Для начала что-нибудь попроще:

Если честно, то репетировал я, с прицелом на Новый Год, вот эту песню:

которую пел под свою гитару не одну сотню раз, но в этом подвале с тусклыми лампочками под потолком и бетонными стенами в потёках разноцветных красок голос, хоть тресни, ругался с музыкой сильнее, чем все туманы мира со всеми дождями и грозами. Когда же Василий Васильевич добавил к моим аккордам звуки бас-гитары, я сбился окончательно и позорно, прямо на глазах сидевшей за барабанами Тани и всех остальных.

– Ладно, отдохни пока, – сказал учитель. – Марина Викторовна, ваш выход!

Марина, как ни странно, не настаивала на репертуаре современных рок-групп. Я сначала удивился, а затем предположил, что она думает так же, как и я. Песни современных рок-групп слишком крепко и кровно связаны с исполнителями и авторами – это ведь, как правило, одни и те же люди. Хорошая эстрадная песня, тот же «Снег» или «Королева красоты», – как выпущенная на волю птица, поймать её и вновь отпустить может любой, были бы способности. А рок-песня – скорее одежда её создателя или даже часть тела. Где-нибудь во дворе ещё можно тихонько спеть «Белый снег, серый лёд», но громогласно, со сцены? Всё равно что оторвать и приставить себе чужую руку.

Мы сошлись на том, что надо сочинять своё, оригинальное, а пока его нет – учиться на нейтральной лирике.

подыгрывая себе на «Ямахе», запела Марина, и выходило у неё куда лучше, чем только что у меня. Она тоже смутилась, когда на припеве вступил с басом Василий Васильевич, но взяла себя в руки и со второй попытки добралась до конца.

– Молодец, неплохо, – похвалил Василий. – Теперь я с «Жёлтым ангелом», и ты, Таня, подключайся, а то сейчас уснёшь. Помнишь, как играть?

Таня с готовностью пробарабанила несколько тактов.

– Поехали вступление! – скомандовал Василий.

Но едва они зазвучали вместе, как тут же всё разладилось.

– Стоп, Таня. И вы все, ребята. Вы думаете, мы тут играем? Нет, мы все друг друга слушаем! Понимаете? Я не играю, я слушаю тебя, Таня, и ты не играешь, а слушаешь меня. И вы тоже слушаете друг друга и нас, а мы – вас. Тогда будет хорошо. Давай ещё раз.

И вновь получилось что-то невразумительное.

– Нет, – сказал Василий, – ты уж не вся превращайся в одно большое ухо. Руки и ноги оставь, чтобы слушать меня, а играть всё-таки своё, понимаешь?

– Так точно, – ответила Таня.

– Мы с тобой фундамент всей конструкции, без нас развалится. Дубль третий, вперёд!

Теперь у них стало получаться, это уловил даже я. Очень узнаваемое, настоящее танго. Василий Васильевич, большой любитель Вертинского, сам в эти минуты напоминал его – не в гриме Пьеро, вообще не на сцене, а фотографию времён санитарного поезда, с медицинским крестом на рукаве. Голос был пониже и без картавинки. И, что меня совершенно изумило, он мог петь под бас-гитару. Она ведь играет не такую музыку, под которую поют, какую-то совсем другую… Однако он мог. Дождавшись приглашающего кивка, я заиграл свою партию и, кажется, ничего не испортил, а следом и Марина.

– Есть контакт! – сказал Василий в крохотной паузе между фразами и продолжал:

– Все поняли, как должно быть? – спросил он, допев.

Мы закивали.

– Предлагаю на этом закончить, чтобы сохранить ощущение, и завтра увидеться вновь. Всё будет хорошо, не переживайте, я так же начинал в восьмом классе.

Мы вышли на свет, вздыхая и расправляя плечи. Кажется, не только я, но и девушки оставили в подвале больше сил, чем за целый день на винограднике. Хорошее ощущение у меня сохранилось, но была в нём какая-то чёрная дыра, куда постепенно проваливалось всё. На полпути к ранчо вспомнил: ведь сам-то со своим номером облажался как никогда до сих пор! Войдя в дом, взял гитару Игоря Маринченко и, держа её на коленях, стал без звука обозначать аккорды. Петь не хотелось вовсе, я не мог забыть этот летающий стол.

– Да всё нормально, не переживай, – сказала Марина.