Держащая перо рука участливого капрала зависла над бланком протокола, ожидая ответа задержанного. «Эти чертовы лягушатники еще чего доброго сорвут мне командировку, — размышлял Нефедов. — Вот анекдот получится, если вместо аэродрома под Мадридом года на три припишусь «за хулиганку» в местной тюрьме, словно малолетний баклан[97]какой-нибудь. Впрочем, сам хорош, ведь в том, что у этого машиниста «сорвало тормоза», действительно есть и моя немалая заслуга. Но кто же мог предполагать, что мужик с такими серьезными усищами и наколками совсем не умеет пить!»

Больше всего Нефедов опасался, что полицейские пошлют запрос его «папаше-фабриканту» в чешский город Пльзень. Тогда выяснится, что в руки жандармов попал офицер чужой армии, нелегально въехавший в их страну по поддельным документам. А по сравнению с таким серьезным преступлением история с хулиганством на паровозе — просто детская шалость.

Надо было срочно придумывать себе какое-то алиби, но Борису было противно спихивать всю вину за случившееся на «коллегу»-машиниста. Поэтому Нефедов особенно не отпирался. Он признавал, что да, грех на нем есть — он действительно принес спиртное в кабину паровоза. Но только потому. что хотел отблагодарить машиниста за то, что тот любезно показал ему свой локомотив. И выпил с ним за знакомство. Злого же умысла специально спаивать железнодорожника у него, конечно, не было…

К счастью, допрашивающий Бориса очкарик оказался симпатичным парнем. Его добрая искренняя душа недалеко находилась под профессиональной скорлупой. Блондин сразу проникся симпатией к «чеху» и всеми силами старался помочь и по-своему утешить «туриста»:

— Да вы не волнуйтесь. Правда, одну ночь придется провести в камере нашего участка. К сожалению, таков порядок. Но уже завтра вас переведут в окружную тюрьму, где условия намного лучше. Там вы и будете ожидать решения суда.

После унылого заполнения бесчисленных полицейских протоколов, анкет, постановлений о взятии под стражу и общения с местным адвокатом, который объяснил, что будет опекать господина Мартиша до того момента, как он сам выберет себе защитника, Бориса повели в камеру. В специальной комнате под бдительным присмотром пузатого седого ветерана с хмурым недобрым лицом и его широкоплечего атлета-напарника Борис вытащил из ботинок шнурки. Пришлось также сдать брючный ремень и все, что находилось в карманах. Нефедова обыскали, после чего в его присутствии была составлена подробная опись временно изъятых вещей.

Перед тем как закрыть задержанного в камере, хмурый толстяк вручил Борису шерстяное одеяло, бутылку минеральной воды и сверток с двумя сочными сэндвичами. Такая забота о заключенных и щепетильность властей в обращении с ними ошарашила Нефедова. Все это так не вязалось с тем, что Борис до сих пор знал о капиталистическом мире.

Поначалу немного угнетал сам вид решеток, желтовато-тусклый свет тюремной лампочки. Впрочем, неоднократно бывавший на родине в камерах милицейских отделений и воинских гауптвахт Нефедов довольно быстро адаптировался: не гостиничный люкс конечно, ну да ему не привыкать к спартанским условиям жизни. К тому же здесь было довольно комфортно — имелась кровать, которую язык не поворачивался назвать нарами, и даже ватерклозет.

В камере через коридор напротив приходил в чувство машинист. Те три часа, что Борис объяснялся с жандармами и заполнял протоколы, механик проспал богатырским сном. Теперь он проснулся — немного протрезвевший, с сильной головной болью, — и принялся громко и жалобно причитать по поводу того, что теперь его выкинут из железнодорожной компании и он не сможет кормить свою большую семью.

После банковского кризиса в США 1929 года, вскоре поразившего всю капиталистическую экономику, Западная Европа еще не оправилась от Великой депрессии. Во Франции, как, впрочем, и в Англии, Германии и Италии, миллионы людей едва сводили концы с концами, получая жалкое пособие по безработице. Иметь хоть какую-нибудь постоянную работу считалось большой удачей и настоящим счастьем. Нефедову было искренне жаль усача. Борис испытывал угрызения совести, что невольно стал причиной его несчастья. Но чем он мог помочь бедняге-машинисту… За такими мыслями Борис и не заметил как заснул.

Проснулся Нефедов оттого, что кто-то осторожно тормошил его за плечо.

— Проснитесь, мсье. Из Парижа приехал ваш адвокат — мадам Смольская.

Отрыв глаза, Борис некоторое время с удивлением разглядывал склонившегося над ним полицейского и окружающие декорации тюремной камеры, не понимая, где он. Но потом в памяти всплыли события последних суток. Арестант поднялся с кровати и последовал за жандармом.

Так получилось, что Борис раньше заметил приехавшую за ним молодую женщину, чем она его. Сопровождающий жандарм остановил «чеха» на пару минут в самом начале длинного коридора, а сам по какому-то срочному делу заглянул за дверь ближайшего кабинета. Так что Борис имел возможность издали спокойно рассмотреть явившуюся по его душу даму, пока она ворковала с важным полицейским чином.

На вид ей было примерно столько же лет, сколько и Борису, или даже немного меньше. Но, несмотря на свою юность, эта особа привычно пускала в ход тонкое кокетство, а ее собеседник буквально светился от счастья.

Грациозная, с тонкой талией, светлой кожей и забранными в пучок русыми волосами рыжеватого оттенка, она не могла не вызывать мужского восхищения. Особенно красивы у нее были ноги — длинные, точеные. Одета дама была чрезвычайно элегантно, но без претензий на шикарность. Впрочем, при ее фигуре и королевской осанке даже скромный деловой костюм выглядел воплощением вкуса. В участок она явилась с небольшим кожаным портфельчиком.

В какой-то момент женщина почувствовала, что некто разглядывает ее тайком и делает это непозволительно долго. Ее вопросительный, чуть раздраженный взгляд отыскал наглеца. И дама тут же направилась к Борису.

— Здравствуйте, господин Мартиш, — чуть насмешливо поприветствовала она Нефедова. В смоляных, умных глазах молодой леди вспыхнули веселые огоньки — этакие, выплясывающие джигу, энергичные, дурашливые бесенята.

Борис осторожно пожал протянутую ему узкую, немного прохладную ладонь и поразился белизне и нежности ее кожи.

— Поволновались же мы за вас, — продолжала дама. — Вначале появилась информация, что с поездом произошло крушение. Мы боялись, что с вами случилась беда. Но потом выяснилось, что вы всего лишь решили немного пошалить… Прошу меня извинить, господин Мартиш, обычно мы не позволяем себе давать советы клиентам. И все-таки, должна вам сказать, что на этот раз вы немного переборщили с развлечениями…

У госпожи Смольской было интересное лицо, что называется — с изюминкой. Хотя, несмотря на правильный овал, его нельзя было назвать идеальным из-за длинноватого носа. Скорее это было лицо сильной и умной женщины, о чем «говорили» высокие скулы, гладкий, в меру широкий лоб, хорошо очерченный подбородок и уверенный с лукавым прищуром взгляд больших глаз.

Они прошли в кабинет начальника полицейского участка, и дама официальным тоном обратилась к его хозяину: