Поджарый веттурино в черной фетровой шляпе горшком нещаднодымил длинной зловонной сигарой с соломинкой. Вместо того чтобы кратчайшимпутем ехать в гостиницу, он колесил по всему городу. В окошечке счетчикадовольно быстро выскакивали чентезимы, с незаметной легкостью превращаясь влиры, и, для того чтобы отвлечь от них внимание путешественников, веттурино тои дело театрально простирал руку с бичом, называя термы Каракаллы, замокСвятого Ангела, Тибр, Форум, собор святого Петра, Колизей.

Отец развернул на коленях план Рима. Можно было подумать,что он, как бы не доверяя своим глазам, ищет теоретического подтвержденияочевидного факта существования Рима со всеми его достопримечательностями, такхорошо известными по картинам и фотографиям.

Подлинный Рим был не так великолепен, как его изображения иописания. Однообразно освещенный высоким сухим солнцем, он лежал на своихдревних холмах под выгоревшим от зноя бледно-голубым небом и казался гораздоболее скромным и прекрасным, чем можно было себе вообразить.

Он был по-летнему безлюден. У входа в Ватикан стояли настраже папские гвардейцы в своих средневековых костюмах, с алебардами, иПавлик, который уже успел зимой побывать с тетей в опере, вдруг закричал на всюплощадь звонким голосом:

– Смотрите, смотрите, гугеноты стоят!

Не успел Петя закрыть ему рот ладонью, как Павлик завопилеще громче, захлебываясь от восторга и удивления:

– Донбазильи идут! Донбазильи идут!

И точно, под колоннадами собора святого Петра, со свернутымизонтиками под мышкой, пробирались в своих черных сутанах и длинных шляпах сзакрученными в трубочку полями два католических священника, вылитые дон Базилиоиз «Севильского цирюльника».

Несколько монахов пересекали по разным направлениям площадь.Шел по раскаленным булыжникам босой, как пророк, францисканец в своей грубойвласянице, подпоясанной простой веревкой. Шли, перебирая четки, толстенькиевеселые бенедиктинцы, похожие сзади на навозных жуков, и солнце блестело в ихтонзурах.

Низко склонив головы, шли черные монахини в своих странногромадных, легких, как бисквит, белоснежных батистовых, твердо накрахмаленныхголовных уборах.

Серенький ослик тащил арбу-двуколку с высокими, в полторачеловеческих роста, цельными колесами, которые катились и первобытно-грубоскрипели, вызывая в Петином воображении обозы Ганнибала, кочующие в пыли уЗолотых ворот Рима.

В это время из-за угла вылетела рессорная коляска,запряженная четверкой вороных лошадей цугом. Спицы вертелись, сверкая насолнце, как молния. В муаровой шапочке, откинувшись на кожаные подушки, сиделкардинал. Петя успел рассмотреть синие щеки, толстые брови и черныевысокомерно-злые глаза, подведенные, как у актера.

Кардинал посмотрел на семейство Бачей, на старика веттурино,успевшего сорвать с плешивой головы шляпу и набожно сложить ладони. Неизвестно,что подумал князь церкви, но он светски улыбнулся, выпростал тонкую руку,перевитую четками, из кружевных манжет и, не складывая пальцев, однимнеуловимым движением ладони перекрестил путешественников слева направо. Нарядномелькнула пурпурная мантия, и коляска исчезла, как видение, оставив в воздухе тонкийзапах костела.

А через две недели, исколесив всю Италию, нашипутешественники, пунктуально выполняя план Василия Петровича, уже очутились вШвейцарии.

Здесь, прежде чем начать ездить, было решено немногопередохнуть и собраться с силами.

Откровенно говоря, все время ездить, пересаживаться с поездана поезд ужасно надоело, но остановиться было уже нельзя: еще в Милане,соблазнившись дешевизной, приобрели в бюро путешествий специальные билеты,дающие право проезда по всем без исключения железным дорогам Швейцарии втечение шестидесяти дней.

Шестьдесят дней для семейства Бачей было даже слишком много:через полтора месяца кончались каникулы. Но на меньший срок билеты непродавались. Зато выгадали на Павлике. Выдали его за семилетнего и на троих приобреливсего два «взрослых» билета третьего класса.

Конечно, это было хотя и небольшое, но все же мошенничество,и Василий Петрович, прежде чем на него решиться, долго подергивал шеей исмущенно протирал платком пенсне. Но, так или иначе, билеты были куплены; онивступили в законную силу, и теперь началось странное, тревожное время, когдаказалось, что каждый день, проведенный не в поезде, приносит семейству Бачейгромадные убытки.

Все же необходимо было хоть немного передохнуть.

27.

И вот они сидели в плетеных креслах на открытой террасемаленького недорогого пансиона в Уши, на берегу Женевского озера, котороепо-французски называлось Лак Леман.

Позади, ярусами, один над другим поднимались и пологоуходили в чистое небо отели, парки и колокольни Лозанны. Впереди, сквозьскромную зелень садов и виноградников, просвечивала полоса небесно-голубогоозера с крылатыми парусами и чайками. А на том берегу в легчайшем солнечномтумане открывалась панорама Савойи – ее бархатные луга, ущелья, долины смаленькими живописными деревушками – и, наконец, дикая горная цепь, охватившаявесь горизонт. Где-то здесь полагалось быть Монблану, но напрасно Василий Петровичстарался его увидеть в маленький театральный бинокль: горная цепь была заваленахмурыми тучами и перламутровыми облаками. И это было тем более досадно, чтокомната сдавалась «с видом на Монблан».

Пожелав нашим путешественникам «бон матэн», пожилая горничнаяпоставила на стол поднос с «комплэ дю тэ», состоящим из чайного прибора,соломенной корзиночки с крошечными хрустящими хлебцами – «розе», тарелкисливочного масла, приготовленного в виде легких желтых стружек, и двух розетокс медом и малиновым джемом; стояла также и сахарница с крошечными кубикамипрессованного сахара, такого хрупкого, что его приходилось брать щипчикамикрайне осторожно, так как он имел свойство от малейшего нажима рассыпаться впорошок.

Надев пенсне, Василий Петрович долго рассматривал странныйжелтоватый сахар, затем взял кусочек, понюхал его и попробовал на вкус, послечего объявил, что это не простой сахар, а тростниковый.