Индрин всегда интересовался пространством. Его работы, в основном, были по лингвокультурологии. Речь шла о формировании культурных ориентиров посредством языка и, наоборот, – о влиянии уже сформировавшихся культурных массивов на язык. Индрин говорил о сигнификации, то есть о привязке формировавшихся в представлении образов к конкретным словам, но при этом всегда подразумевался ландшафт, пространство. Работы по ономастике, так или иначе, говорили о топонимах – наименованиях ландшафтных, географических объектов. Много внимания уделялось ассимилятивным процессам. Другими словами, речь шла о том, как возникали названия объектов окружающей действительности, как они становились мотивирующими основами для образования (деривации – этот термин очень понравился Нестору) других слов и как, таким образом, возникал язык, который, в свою очередь, становился основой развивающейся культуры. Как происходило взаимопроникновение и дальнейшая ассимиляция языков, а следовательно, культур.

В целом, Индрин создавал впечатление мужика мудрого, преданного своей теме и увлеченного своей работой. Нестор с детства (пример отца) уважал людей, любящих труд, относящихся к своему труду с искрой вдохновения, в чем бы эта работа ни заключалась.

Тему докторской диссертации, над которой Глеб Сигурдович трудился в данный момент, Нестору узнать не удалось – такие вещи в интернете если и анонсировались, то в таких глубинах, до которых посредственный пользовательский гений Нестора пока дотянуться не мог. Собственно, задача заключалась в ином: познакомиться, выпить пива в «Варяке» или вина в «Доме Диониса». Да хоть кофе в «Шоколаднице» – главное, создать контакт для дальнейшего взаимодействия.

– Прошу прощения, – несколько смущенно окликнул Нестор доцента Индрина.

Тот как-то дернулся от оклика, обернулся резковато, как будто в него плюнули жеваной бумагой из трубочки («Неужели такое возможно в университете?» – мелькнуло у Нестора). Ну, конечно же, очки. Как без них? Диоптрика не мощная, оправа без претензий, фасон дедовский. И вообще, была в облике доцента Индрина какая-то неопрятность, неухоженность, что отчетливо указывало на отсутствие женской руки. Был и пиджак вкось, и примятая рубаха, и пыльные в местах брюки не в тон. Жеваные, как бумага из трубочки, некремленые туфли. Портфель черный, из кожзаменителя.

«Справедливость говорила, что он без пяти минут Дракон», – вспомнил Нестор и оживил в себе почтительное отношение. Нет, Нестор и так испытывал уважение к объему знаний и системному подходу доцента Индрина. Судя по его работам, он умел находить взаимосвязи там, где другие их упускали из виду. Хотя какие другие? Разве Нестору доводилось читать других исследователей исторической грамматики? Но работы были глубоки и даже занятны этой глубиной для неискушенного читателя. Нестор помнил, как отец говорил ему когда-то, еще в школьную пору, читая сыновний реферат по истории: «Лучше прослыть идиотом оттого, что видишь причинно-следственные связи там, где их никто не видит, чем оттого, что не видишь причинно-следственные связи там, где их видят все». Так вот, доцент Индрин видел такие связи, и, что вполне вероятно, мог слыть в профессиональных кругах пусть не идиотом, но человеком со странностями в научных взглядах. «Непросто ему будет защищать докторскую», – подумал Нестор.

Так что Нестор оживил в себе уважение к доценту Индрину не как к специалисту, а как к человеку, и человеку незаурядному. Кто знает, может, вскоре парить ему над Взвесью и смотреть на того же Нестора, как на молекулу во вселенской круговерти.

У Нестора было две легенды для знакомства. Во-первых, он мог представиться грантодателем. Членом какой-нибудь комиссии какого-нибудь фонда. Наука – штука загадочная, никогда не знаешь, где и куда выстрелит. У Нестора был один знакомый журналист, который писал статьи – тогда еще не было представлений о блогах и блогерах – по современной литературе. Так себе статьи в так себе газеты и так себе журналы. Но что-то, видимо, привлекло представителей господствующей доктрины, и молодого журналиста сочли перспективным и забрали в Москву.

Это Нестор сейчас понимал истинные причины такого перевода, тогда он думал, что в парне просто обнаружили талант. Таланты – это хорошо, но они будут оставаться невинным увлечением, хобби, до тех пор, пока не попадут в поле зрения и не совпадут с вектором господствующей доктрины. Искусство и наука всегда были мощным инструментом социальной инженерии.

Когда-то в юности Нестор прочитал небольшую повесть ныне забытого фантаста Михаила Пухова. «Станет светлее» называлась эта повесть. И была там высказана одна мысль, осознать которую Нестору удалось значительно позже, может быть, уже после Наговой инициации. «Вошедший в Круг раздвигает его пределы, но не выходит из них», – так звучала эта мысль. Иначе говоря, если система всеобъемлюща, то и сфера ее интересов также всеобъемлюща.

Один из героев повести возмущенно спрашивает: «Вы думаете, вам удастся заставить меня поступать вразрез моим убеждениям?». На что ему резонно возражает другой герой: «Никто не собирается вас заставлять. Все гораздо проще. На каждом круге два направления. Вы всегда будете делать только свое, нужное вам. Но одновременно это будет полезно Кругу. Круг достаточно велик для такого пересечения интересов».

Круг достаточно велик. Сальвадор Дали, создавая картины, не думал о том, что он нужен, что его специально ввели в аристократические дома Старого света, потому что его сюрреализм полуфабрицировал, расслаблял, замешивал сознание масс для дальнейшего приготовления на гигантской сковороде. Кандинский, мучаясь над цветовыми гаммами своих абстрактных композиций, или Малевич, нагло выставляющий супрематистский «Черный квадрат» в красном углу, тоже просто бросали вызов, искали новые формы. Они не выходили за пределы Круга, но уже раздвигали их. Вряд ли поэты русского рока, чьи сердца «требовали перемен», думали, что работают на Круг, разваливая некую структуру, которая отработала свое и, с точки зрения господствующей доктрины, потеряла актуальность. Таланты втягиваются гигантской губкой и властной рукой выжимаются в бессильные разумы.

Доцент Индрин явно пока этой губкой втянут не был. А был он заштрихован грифелем быта и затерт ластиком рутины. Методист кафедры исторической грамматики ясно дала понять Нестору, что роль грантодателя никак ему не к лицу, но Индрин, наверняка, принял бы ее с искренней благодарностью и верой. Однако Нестор посчитал такой подход нечестным. Кир выделил некоторую сумму «для налаживания связей», но на грант эта сумма не тянула. Так – посидеть да поболтать где-нибудь. Правда, хорошо посидеть и долго поболтать.

И Нестор решил использовать легенду «во-вторых». Эта вторая легенда была основана на правде, а потому для использования была более комфортной – врать Нестор, как и любой Наг, не любил. Разве что чуть-чуть гипнотического воздействия – так, пробудить интерес, снять неловкость первого знакомства.

– Вы меня не знаете. Я работаю в школе, – Нестор почтительно склонил голову, как и положено работнику среднего образования перед работником образования высшего. – Веду языковедческий кружок, в рамках расширенной нагрузки. У детей много вопросов. На все я ответить не могу. На кафедре порекомендовали Вас. Понимаю Вашу занятость, но, может, Вы нашли бы время, нет-нет, не читать лекцию! Поговорить немного, просветить меня в некоторых темных местах. Школьный учитель, Вы же понимаете, не столько творец, сколько, так сказать, работник «у станка»…