Вот турецкий – другое дело: тут она схватывала с лету, зная цель и стремясь к ней. Впервые попав в Стамбул, исписав два блокнота и истрепав убогий разговорник, она через неделю уже сносно торговалась, замещая недостаток слов улыбками и жестикуляцией, безжалостно эксплуатируя женское обаяние, давно не действующее в Москве и почему-то пробудившееся от спячки в Турции.

Страна, что ли, такая? Татьяна не призналась бы даже самой себе, насколько она чувствовала себя здесь своей, насколько легко (не как в Москве, вот уж где заграница так заграница!) вписалась в местный быт и стиль общения, насколько она была здесь… да-да, живой, востребованной… желанной, в конце концов! Ей нравилось находить общий язык с теми, кого она за глаза презрительно называла турками, словно это слово было ругательством; ей нравилось, что они наивно и искренне восхищались ее активностью, самостоятельностью и способностью выучить их трудный, как им казалось, язык; ей нравились здешняя простота в общении, открытость, громкий говор, это было ее, родное и близкое, ей не надо было притворяться, строить из себя этакую утонченную особу, не надо было комплексовать по поводу фигуры… а что – фигура? Это в Москве надо чему-то соответствовать, а здесь на мои формы заглядываются! Или, наоборот, глаза отводят, чтоб не слишком заглядеться… и никто, кстати, не лапает и не пристает, не принято это у них, не так воспитаны, женщина тут запросто может полицейского кликнуть, если кто к ней притронется или чего не то скажет… вот страна! Поэтому мужской интерес к своей особе вроде как и чувствуешь, но в то же время все безопасно… если сама не захочешь, конечно!

Этот вот тоже… давно можно было с ним… он и поглядывает, и намекает… да и жена – без слез не взглянешь, даром что моложе…

Татьяна поправила бретельку сарафана: совершенно бессознательно, как истинная женщина, когда он подошел вплотную к террасе и мог видеть ее жест. Бретелька и до этого была на месте, но движение говорило, что она открывала больше, чем следует видеть постороннему мужчине, и призывало этого мужчину домыслить, что именно она открывала, и обращало внимание на отсутствие параллельной бретельки, а следовательно, на отсутствие под сарафаном чего бы то ни было, и было достаточно неспешным, чтобы намекнуть на возможность… чего? Ничего, нам не до этого, как будто других забот нет… но все же, все же: надо же и женщиной быть!

Зацепив пальчик за бретельку (поиграем все-таки в эти игры, чего не поиграть?), Татьяна прислонилась к балясинам террасы, словно приближаясь к подошедшему, но оставляя вполне ощутимую преграду.

– Добрый вечер, Танья-ханым! – он всегда называл ее так, и Татьяна, строго следившая в Москве за тем, чтобы не превратиться в Таньку, охотно откликалась на это трудно произносимое обращение. – Как ваши дела?

Ну вот, начинается. Местный этикет ее раздражал. Поначалу, когда повторение понятных и простых фраз, не несущих особого смысла, помогало ей ориентироваться в необозримых пространствах чужой речи, он пришелся ей по душе, но сейчас… нет, как можно выговаривать никому не нужные формулы, когда такое творится и столько нужно обсудить?!

– Добрый вечер, Байрам, все хорошо, – скороговоркой произнесла она, по опыту зная, что без этого никакой разговор не состоится. – А ты как?

Сделав эту уступку турецким нравам, она, не дослушав ответа, перешла к делу.

– Ты чего пришел? Проблемы?

– Большие проблемы, Танья-ханым, – сторож изо всех сил пытался подражать ее коротким фразам, но иногда сбивался и быстро выпаливал что-то длинное и совершенно невообразимое, потом, видя ее недоумение, разбивал эту невнятицу на куски, между которыми произвольно ставил выразительные точки, а потом повторял еще раз, на всякий случай погромче, чтобы наверняка быть понятым.

Однажды он ухитрился произнести раз пять неизвестное Татьяне слово «супруг», не сообразив заменить его простым синонимом «муж». В пятый раз «супруг» было выкрикнуто на весь поселок, что, однако, понимания не принесло. Пришлось лезть в растрепанный, видавший виды разговорник и очередной раз убеждаться в непроходимой тупости аборигенов. Иногда Татьяна чувствовала себя миссионером – как в тот раз, когда она заявила Байраму, что вместо громкого «супруг» сошло бы тихое и понятное «муж». Турок воззрился с таким изумлением, словно это было невесть каким откровением, и она неоднократно изображала эту сцену в лицах к восторгу своих клиентов.

«Несите бремя белых», – усмехнулся тогда Борис, и она, потихоньку узнав из Интернета, что это знаменитая цитата из Киплинга, теперь сама щеголяла ей… когда он не слышал, разумеется.

– Убийство. Смерть. Такие дела. Большие проблемы.

– Да, – согласилась Татьяна: глупо не признать убийство большой проблемой. – Но это не наша проблема. Наша проблема – дом. Хозяева утром прилетают?

– Утром, да. Утром – Бодрум, аэропорт. К обеду здесь будут.

– Хорошо.

Надо будет поторопить Машу. Дом должен выглядеть так, словно в нем никого не было с прошлой осени… пыли, что ли, туда насыпать? Ага, тоненьким слоем распылить!

– Скажи жене, чтобы она сказала… что она там убралась, понял?

– Она же не убиралась… моя жена никогда…

– Да знаю я, что твоя жена никогда! Но сказать-то можно!

Жена сторожа Байрама раздражала Татьяну: не старая тетка, какая старость – сорока нет, ни черта не делает и не хочет, занимается домом и детьми… а чего ими так уж заниматься-то?! Три года назад, когда Татьяна впервые попала в этот поселок, оценила его, быстро сообразив, что это – то, что нужно, она принялась вербовать себе штат добровольных помощников. Не из владельцев, разумеется, от этих какой прок, им она только улыбалась, изображая крайнюю доброжелательность, а из числа обслуги. Было еще правление дачного кооператива, Татьяна подружилась и с ними, но вскоре поняла, что правление ежегодно меняют, а вот такие личности, как сторож или нанимаемые каждое лето работники из местных, прочно царят на своих местах.

Байрам быстро превратился в союзника, через год они уже перезванивались даже зимой, он связывал ее с желающими сдать дачу хозяевами, за что получал свой процент, а вот его жена…

Татьяна как-то предложила ей сделать уборку в доме, который освобождался и должен был быть заселен снова. Не бесплатно, разумеется. И без особой спешки, за два дня – чем не работа?

Женщина, однако, посмотрела на нее так, словно Татьяна предложила ей… ну, например, пойти на панель. Я не уборщица, гордо заявила она, я замужняя женщина… дура ты, и больше ничего! – мысленно ответила ей Татьяна. Нет, вы представляете? Она, видите ли, не уборщица! Королева английская! Муж сторож, двое детей, детки целый день в школе – что б тебе не поработать?! Я тоже не уборщица и даже не риэлтор, и тоже замужняя женщина, а вот кручусь…

А может, так и надо? Сидеть себе дома, взвалив всю ответственность на мужа, довольствоваться тем, что есть?.. А что есть-то?! Ни черта же не будет, если так рассуждать!.. Нет, не для нас это: тут у них и мужики другие, и женщины пассивные – а нам пробиваться надо!