Впрочем, это не имеет значения. Мне безразлично. Я лжец? Согласен. Я бы с радостью лгал опять и опять. Вдвойне завиральнее, во много крат чаще, только чтобы находиться рядом с тобой, Ханна. Чтобы провести часть жизни, любую часть, с тобой, моей изумительной женой, я готов на все.

Бездействие? Молчание? Это ничто по сравнению с тем, что я готов для тебя сделать, Ханна, единственное счастье моей жизни. Знай: я готов для тебя на все: лгать, воровать, мошенничать, убить…

Выскочив из такси, я бросился в «Одеон», принял невинный вид и ждал. Когда ты вошла в ресторан, я встал. На мне был синий костюм, ты была в синем платье и казалась в сотню раз ярче, чем все, что находилось в зале. Ты протянула мне руку, и мы сели. Я обнаружил, что забыл буйную синеву твоих глаз – забыл не только с детства, но с нашей последней встречи неделю назад. Заметил ли, что один твой глаз неподвижнее другого? Если да, то это не главное впечатление о нашем первом обеде. Не помню, что мы ели и пили, не помню официантов и посетителей вокруг. Помню только тебя, одну тебя, Ханна.

Во время нашей первой встречи о твоем глазе мы не говорили. Не говорили ни о Росборне, ни о школе, ни о чем другом, что имело отношение к нашему детству. Ты задала мне множество вопросов – вот что я в основном запомнил, – а я старался отвечать на них кратко, поскольку хотел больше узнать о тебе.

Сумел перевести беседу на книги, спросил, что ты любишь читать. К моему удивлению, ты ответила, что тебе нравятся романы, где полно крови – чем больше, тем лучше, поэтому проглотила множество детективов. Я поинтересовался, связано ли это с твоей работой, и ты меня озадачила, произнеся с сомнением: «Возможно». Затем добавила, что сейчас читаешь книгу английского автора, фамилию которого я не запомнил. Назвала литературной страшилкой – сюжет закручен вокруг расчленения тела.

Забавно, – заметил я.

А ты? – спросила она.

Только что закончил «Яркие огни. Большой город» Джея Макинерни, – сказал я с апломбом и достал из портфеля томик. – Содержание как раз и навело меня на мысль пообедать в этом месте. – Я показал на обложку, где был изображен ресторан, в котором мы сидели. Название «Одеон» сияло красным неоном.

Надо же!

Хочешь? Возьми, почитай.

Как в ней с кровью?

Крови нет, зато есть кокаин – тонны.

Тогда возьму. – Поблагодарив, ты опустила книгу в сумку.

Затем я спросил о работе, которая у тебя была всегда настолько же увлекательной, насколько моя скучна (хотя ты меня о ней расспрашивала и даже умела представить интересной). Не успел я оглянуться, как принесли кофе.

– Недостаточно несвежий, – пошутила ты.

Я мог бы говорить с тобой весь день, но подал голос твой мобильный телефон.

Черт! – бросила ты. – Мне пора. Что-то срочное.

– Жаль. Мне с тобой очень хорошо. Плачу́ я, поскольку предложил здесь пообедать. Как ты считаешь, у меня есть шанс когда-нибудь снова встретиться с тобой?

Мне же надо вернуть тебе книгу, – ответила ты и, многозначительно помолчав, добавила: – Ты ведь для этого дал мне ее почитать?

Виновен по всем обвинениям. – Я покраснел. – Надеюсь, ты быстро читаешь?

Помню блеск твоих глаз и улыбку, когда ты чмокнула меня в зардевшуюся щеку. Я уже влюбился в тебя. А ты повернулась и ушла из ресторана в голубые просторы города.

Второй раз мы встретились в ресторане «Голубой морской гриль», и тогда я впервые увидел тебя с повязкой на глазу. Мы условились пообедать, и я снова явился первым. Поднялся поздороваться и заметил в тебе необычную робость, когда официант показал тебе столик. На сей раз мы не жали друг другу руки, а поцеловались.

Немного поболтав, я спросил, не случилось ли что-нибудь. Ты показала на повязку и произнесла:

Будешь притворяться, что не заметил?

Конечно, заметил. Тебе идет, Ханна.

Ужасная глупость!

В каком смысле?

Я о протезе, – объяснила ты. – Его надо менять раз в пять или десять лет. Мой сидел одиннадцать. Я, как все, в этом городе – работа, работа, работа.

Протез – это стеклянный глаз?

Да. Только, к сожалению, они теперь по большей части не стеклянные. Немцы завладели всем хорошим стеклом, и во время Второй мировой войны пришлось придумывать что-то иное. В Военной зубоврачебной службе США научились делать искусственные глаза из акриловой смолы. Искусственные зубы, искусственные глаза – из одного материала. Надеюсь, этот разговор подогреет твой аппетит.

Весьма увлекательно, Ханна. Я хочу знать все, к тому же ничто на свете мне не отобьет аппетита.

Берегись, – тихо промолвила ты, – этот вызов может тебе дорого обойтись. – И убрала повязку с лица. – Моя глупость заключается в том, что я носила протез одиннадцать лет, а это слишком долго. В результате на прошлой неделе развился конъюнктивит. Аппетитная затравка для предстоящей еды – конъ-юн-кти-вит.

Не переживай, я сильно проголодался.

А суть истории такова: пришлось заказать новый протез. А пока его не сделают, чтобы не пугать детей, приходится носить вот эту жуть. – Она легонько щелкнула пальцем по повязке.

А если нет твоего акрилового глаза, что же тогда под тканью?

Вот мы к этому и подошли – ты, похоже, из тех людей, кто полагает, что, когда я вынимаю протез, под ним остается нечто вроде кратера.

– Я об этом как-то не думал. Но не исключено, что нечто подобное пришло бы мне в голову.

А протез, наверное, представлял себе, как что-то вроде маленького шарика для пинг-понга?

На-вер-ное. Хотя начинаю подозревать, что ошибся бы.

Угадал. Он больше похож на морскую ракушку.

На морскую ракушку? Звучит неплохо.

Именно. Работает это так: после энуклеации – медицинский термин операции по изъятию глаза – большинство людей, включая меня, получают глазной имплантат, который на самом деле является маленьким шариком. Его цель – заполнить глазницу и держать форму. Имплантат соединяют с четырьмя мышцами, чтобы контактная линза в форме раковины была естественной. В этом смысле мне не повезло: мышцы за глазницей серьезно повреждены, поэтому мне почти не удаются движения. Отсюда со стороны пострадавшего глаза взгляд как у дохлой рыбы, что ты, безусловно, заметил. А если посмеешь спорить и будешь утверждать, будто в прошлый раз не заметил, я немедленно уйду.

В таком случае я промолчу.

С некоторыми, кто носит протез, люди общаются и не догадываются, что у них искусственный глаз. В наши дни акриловые глаза – произведения искусства. И если естественно двигаются, их трудно отличить от настоящих. Мой же так не умеет, и людей это нервирует.